После фейерверка начался бал. Оркестр Вашри, сильно напившийся, вдруг разразился адским грохотом, и пляски, которых не описать словами, подняли густые облака амбарной пыли.
Ролан вернулся в свой павильон, и в одиночестве укладывал дорожные сундуки. Позвонили в дверь с улицы Матюрэн-Сен-Жак. Ролан велел открыть. Через мгновение вошли господин Барюк и Вояка, держа, как и было предписано планом, составленным Дикобразом, бедолагу за уши.
Они оба сильно запыхались и тащили, видимо, сильнее, чем было нужно, ибо бедолага с воплями вырывался.
– Попался, зверюга, – сказал господин Барюк. – Живехонький!
– Не так-то это было легко! – добавил Вояка Гонрекен. – Брыкается он дай Бог!
Как только они отпустили пленника по распоряжению Господина Сердце, Симилор – а это был именно он, без своей серой шляпы и желтой куртки, вскочил на ноги и стал стирать с ладоней пыль и землю, а затем принял оборонительную стойку по всем правилам французского бокса.
Перед ним, повторяя его движение, как в зеркале, стоял другой персонаж, только что бесшумно переступивший порог, тоже отряхивавший пыль с ладоней и молча готовившийся к драке. Только у второго на спине торчал какой-то вырост, и когда человек распрямился, чтобы засучить рукава, вырост принялся тонко и громко орать.
Человек сказал ему ласково:
– Ты прав, Саладен, детям, по малолетству, не положено. Я тебя сейчас к стенке прислоню.
Так он и сделал – со всей осторожностью самой нежной матери.
После чего добавил, обращаясь к Ролану:
– Видите ли, Господин Сердце, его сегодня отучили от соски, и от этого он ведет себя немного беспокойно. Теперь можешь начинать, Амедей, я готов защищать дружбу от кого угодно, хоть от жандармов!
Но Симилор снова спрятал руки в карманы, стелило лишь Ролану сказать:
– Вам заплатят, друг мой.
– Молодцы мои, – заговорил снова молодой художник, обращаясь к господину Барюку и Вояке, – вы переусердствовали, в мои намерения это не входило…
– Когда имеешь дело с такими типами, Господин Сердце, – прервал его Дикобраз, – их надо держать за шкирку, как собак.
– Поди сюда, халтурщик, – закричал Симилор, умевший в случае надобности встать в позу дворянина. – В любой день по вашему выбору и любым оружием по вашему выбору, какое только существует в природе, начиная с башмаков и кончая кавалерийской саблей, на ношение которой у меня есть законное право, так же как и на трость и танцы в салонах, я вам задам как положено. Но коль уж Господин Сердце проявляет такую учтивость и предлагает возмещение, это все меняет… И если публика желает, чтобы я вот этого послал куда-нибудь посмотреть, нет ли там меня, я не возражаю!
Эшалот набычился от такой неблагодарности.
– Ты все тот же, Амедей! – пробурчал он. – За всю преданность от тебя ничего кроме гадостей не дождешься!
– А этот тип может нам помочь в том деле – вы знаете в каком? – спросил Ролан у господина Барюка.
– Нет, – отвечал Дикобраз, – он честный и дурной.
Эшалот готов был снести все, но это было уже слишком.
– Сами вы честный, скажут тоже! – презрительно огрызнулся он. – У него, между прочим, не хвастаясь сказать, карьера была похлеще вашей, он держал заведение, которое соперничало с господином Лекоком… вас слеза не прошибает от этого имени? И дай вам Бог! Вы знаете, будет ли завтра день? В полдень или в полночь? Вы хоть что-нибудь смыслите в этом? Не злите меня, старый поносный мазила!
Он направился в угол, где оставил ребенка, и взял его на руки движением опытной кормилицы.
– Иди сюда, Саладен, птенчик мой, – продолжал он. – Заносчивость и гордыня изглодали сердце виновника твоего рождения. Поклон всему обществу. Амедей, его сегодня отучили от соски, только что, не обнимешь ли ты его мимоходом?
– Сгинь! – злобно сказал Симилор.
Эшалот в возмущении протянул руку, чтобы схватить Симилора, но не зря говорили великие писатели: «Изо всех чувств, которые делают честь роду людскому, самое прекрасное – дружба». Рука Эшалота опустилась; он посадил ребенка на спину и вышел, еле слышно сказав:
– Это все игра страстей! В душе он не такой уж скверный. Пошли, Саладен, подождем на улице, он как-никак твой отец!
– Ну, наконец! – воскликнул Симилор, пожимая плечами. – Избавились-таки от этого! Старые слуги считают, что им все позволено, а я с ним обхожусь мягко, потому что он был верен нашему семейству. Но в моей частной жизни и в моих развлечениях в парижском светском обществе с ним просто сраму не оберешься.
Ролан жестом остановил его болтовню. Тот приложил руку к чубу и встал со словами:
– К вашим услугам! Готов объяснить все, что знаю. Чего изволите? Будучи членом высшего совета этого дела вместе с полковником, господином Лекоком, графом Корона и прочими, никогда не отказывал в любезности. Что вам угодно знать?
Господин Барюк перекинулся парой слов с хозяином, который согласно кивнул.
– Господин Симилор, – сказал господин Барюк, – мы с господином Гонрекеном славно поужинали и были навеселе сейчас, когда тягали вас за уши.
Симилор с достоинством отвечал:
– Бывает, господин Барюк. Принимаю ваши извинения и извинения господина Вояки, как это принято среди порядочных людей.
– Вы пытаетесь набрать в нашей мастерской сообщников, господин Симилор, – вновь начал Дикобраз, – я слышал ваш разговор с натурщиками.
– Подумать, какой тонкий слух! – вскричал соблазнитель мадемуазель Вашри. – Он подслушал мои шуточки наедине с юной актрисой! Я и не скрывал ничего: люблю женщин, игру, вино и срывать весенние цветы всех удовольствий жизни…
– Значит, – прервал его господин Барюк, – эта машинка все еще крутится?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159