Положив голову на колени, Ксана обернулась к нему:
– Ну какой ты, Дима!.. Горе прямо!
В глазах ее вспыхивали те крохотные неудержные искорки, что всегда так выдавали ее, когда она хотела быть строгой, а не могла.
– Пойдем завтра в лес, Ксана!
– Пойдем…
И она все так же смотрела на него, положив голову на колени, но уже не пыталась быть строгой.
– Весь лес тебе на гербарий оборвем! – пообещал Димка.
Она по-своему, негромко, засмеялась, чуть приоткрыв губы, и Димка заулыбался в ответ. Снял кепку, бросил ее на траву.
– Зачем ты кепку надел?
– А так! Назло всем!
Ксана опять засмеялась:
– Не надо, тебе не идет кепка.
– А я специально, чтоб не шла, – сказал Димка, – Теперь ладно… не надену больше.
Ксана выпрямилась. Поглядела в небо над головой, где опять, как тогда, редко-редко мерцали звезды. Вспомнила:
– Ой, Дима! Я вчера, кажется, свою звездочку нашла! Честное слово! Сейчас ее еще нет, а попозже. – Оглянулась. – Ты выбрал себе какую-нибудь?
– Я, Ксана, знаешь, твою выберу, – решил Димка.
Она снова засмеялась, уткнувшись лицом в колени.
Потом укоризненно покачала головой:
– Ты прямо грабитель какой-то! Сначала у меня камень отнял, потом и поляну и дуб!.. Теперь звездочку. Так у меня скоро совсем ничего не останется.
– Жалко, да? – спросил Димка.
Ксана покосилась на него:
– Пусть, конечно… Раз уж ты такой… отнимальщик. Я покажу тебе. – Снова покосилась. – Только уж ты, пожалуйста, следи тогда за ней. А то останемся оба…
– Я ее, Ксанка, совсем приколочу к небу! Чтоб не терялась больше.
И снова Ксана засмеялась. А когда Димка слышал ее смех, что-то такое происходило с ним, что вправду хотелось взять, например, и приколотить какую-нибудь ерунду к небу! Или сделать что-то еще, о чем в другое время и думать бы не подумал.
– Все-таки хвастун ты, – сказала Ксана. И повторила: – Горе прямо.
Димка подобрал свою кепку, вывернул ее наизнанку.
– Я, Ксанка, только перед тобой хвастаюсь.
Она ткнула пальцем в подкладку, придавая кепке нормальный вид.
– Зачем?.. – И, снова обхватив колени, задумчиво посмотрела на огоньки в пруду. – Дима… Хорошо тебе в той школе?
– Нет, Ксанка…
– Почему?
– Не знаю.
Ксана улыбнулась ему немножко с упреком. Спросила тихо:
– Чего ты так?
– Да я там, Ксана, и не учусь еще, можно сказать. Футбол гоняю.
– Надо учиться, Дима… – негромко, но наставительно сказала Ксана, обращаясь, должно быть, и к себе тоже.
– Раз надо, Ксана, будем учиться! – с готовностью заявил Димка.
– Только не путай больше примеры по алгебре, ладно? – попросила она.
– Что ты! – заверил Димка. – Я теперь буду по всем предметам ни в зуб ногой!
– Ни в зуб не надо, а так, чтобы все хорошо. Я тоже буду.. Ну, чтобы тебе не стыдно было за меня, да?
– А мне, Ксанка, за тебя никогда не будет стыдно, – сказал Димка.
– Мне, Дима, за тебя тоже, – сказала Ксана. – Ведь стыдно, когда человек… ну, никого не понимает. Когда у него ни доброты, ничего! Одна гадость… За такого стыдно, правда?
– Конечно, правда, Ксана!
Багровая полоска зари мало-помалу темнела, и, когда в мерцающем сиянии выглянул из-за крыш желтоватый диск луны, ее уже не было.
В субботу Леонид Васильевич обнаружил, что проснулся последним. На кухне весело трещала сковорода, Димка над чем-то колдовал возле стола. Леонид Васильевич дотянулся до часов, хмыкнул: время было еще раннее.
– Пап, неужели ты эти лампы не можешь достать? – спросил Димка, не оборачиваясь, будто зная, что отец проснулся.
Леонид Васильевич, приподняв голову, с любопытством оглядел сына:
– А тебя что, лампы с постели вскинули?
– Лампы, пап.
– Триодики эти я еще вчера принес. Да ведь тебя ж с вечера…
Договорить ему Димка не дал:
– Где, пап?! – Увидел рядом на подоконнике пакет из вощеной пергаментной бумаги, сгреб его. – Вечно ты, пап, если и сделаешь что, так пока не напомнишь…
Леонид Васильевич сел, натянул рубаху.
– Ты же все схемы раскурочил, на что тебе лампы теперь?
– Какие надо, пап, не раскурочил, – буркнул в ответ Димка.
Из-под паяльника в его руке метнулась к потолку белая струйка дыма. Запах кислоты, припоя и разбудил Леонида Васильевича.
– В школу ты не собираешься?
– Еще сорок минут до школы, – парировал Димка.
Леонид Васильевич оделся, прошел в кухню. Жена поглядела на него. Оба недоуменно пожали плечами.
– Такие дела, мать, – неопределенно проговорил Леонид Васильевич, распахивая настежь окно. – А ты говоришь. – добавил он, хотя жена пока ничего ему не говорила.
Кухонное окно выходило на огороды, и вместе с легкой утренней дымкой в комнаты пахнуло запахами сена, земли и еще как будто ландышами, когда они увядают… Но какие же ландыши в сентябре?
– Сын! Идем после работы осень смотреть?
– Мне сегодня некогда, пап – отозвался Димка – Другой раз, а?
Родители его снова переглянулись и снова пожали плечами.
* * *
Осень в тот год пришла сухая, багряная на опушках. Яркая.
Сентябрь весь отстоял в красках. Сначала тронулись прозрачной желтизной клены, что против ермолаевской школы, у Мельничного пруда. В канун листопада почему-то всегда первыми трогало желтизной эти клены. И вода вроде рядом, и солнца вдоволь… Но природа по каким-то своим законам распределяет жизненные соки. И бывает, на приволье деревце, а гибнет. Другое прилепится кое-как возле старого пня, в самой что ни на есть глухомани, и уж снег падет, заметут метели, а у него, как один, листочки зеленые. Скрутит их мороз, перекорежит, а оборвать не в силах.
Продуманно пестра осень. И рядом с чуть порыжевшим листом боярышника вдруг полыхнет она таким пламенем, что думается, калиновыми гроздьями ветви увешаны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61