А Валерка уселся на свое место, распахнул пиджак… и на коленях его запищало крохотное рыжее существо.
Ксана не удержалась от восклицания. Схватив осторожными руками этот маленький рыжий клубок, она укутала его в плащ и даже баюкнула несколько раз, как баюкают детей.
– Нравится? – сияя большущими глазами, спросил Валерка.
– Очень… – тихо ответила Ксана, сразу присмирев, и перестала баюкать. Заглянула под плащ.
Черный нос щенка потянулся кверху, и два глупеньких глаза ласково моргнули в ожидании чего-то.
– А мне, Валер, мама не разрешила брать…
– Д-да?.. А что он ей? – Валерка помрачнел.
– Ну, пусть он у тебя пока, а я буду ходить кормить, – попросила Ксана.
– Корми! Только ему сейчас – одно молоко! – Валерка протянул руку и потрепал щенка между ушей.
– А я потом все-таки возьму его. Ну, немного погодя, ладно? – сказала Ксана, не очень уверенная, что это удастся ей, но сказала с надеждой.
– Ладно! – обрадовался Валерка. – А как мы назовем его?
– Ты еще не назвал разве?
– Так он же твой!..
И, перебрав десятка два имен, они дали беспомощному существу грозное тигровое имя Шерхан.
Валерка опять сбегал через двор в дом и принес под пиджаком четыре книги. Ксана выбрала себе «Крошку Доррит». Остальные Валерка оттащил назад, и, когда вернулся, они долго сидели молча, глядя на морось перед собой, на блестящие крыши, на деревья с потяжелевшими от сырости ветвями.
Шерхан пригрелся на коленях под плащом, свернулся в клубок, закрыл глаза и, похоже, не собирался менять место жительства.
Лишь упругий, как мяч, живот его мерно вздымался в дыхании.
– Теперь и в Шахтах бывают хорошие книги… – сказала Ксана.
– А я там «Смерть меня подождет» взял, еще не дочитал немного, – сказал Валерка.
– Про что?
– Про геологов.
– Ты все время достаешь про геологов.
– А я люблю, когда про людей… чтобы они… ну, хорошо друг к другу! – Валерка сделал ударение на слове «хорошо». – Понимаешь? Чтобы как родные. Даже больше… А у геологов это почти всегда.
– У других тоже бывает, – сказала Ксана.
– Так я и другие читаю. Но когда обманывают там или хитрят, прямо зло берет! Я потом дам тебе эту «Смерть меня подождет».
Ксана глянула на щенка:
– Не замерзнет?
– Пойдем в дом? – спросил Валерка.
– Нет, еще посидим немного, и я пойду…
Морось тем временем усилилась. То там, то здесь начали ударять в землю первые крупные капли. Ксана заторопилась домой.
* * *
Разгулявшаяся непогода обрушилась в ночь с четверга на пятницу холодным, однообразным в безветрии дождем, и больше суток косые струи хлестали в стены домов, пронизывали деревья, срывая не успевшие пожелтеть листья, пенили воду в мутных от грязи прудах, загоняя под кровлю все живое: и птицу, и людей, и животных. Дороги Долгой превратились в черное месиво.
– Может, не пойдешь сегодня? – спросил отец, с любопытством наблюдая, как Димка хладнокровно собирается в школу. Удивился: другой раз – чуть морозец, его силком в школу гонишь, а тут всемирный потоп – человеку дома не сидится!
Мать, вздыхая, извлекла откуда-то резиновые отцовы сапоги, две пары носков, шарф.
Димка не возражал против экипировки. Но к ермолаевской школе подошел все же насквозь мокрый и чуть не по пояс в грязи.
А безрадостная погода настраивала на уныние.
Наверное, все в классе честно пытались заставить себя глядеть – ну, если не на учителя, то хотя бы в простенок перед собой, а головы невольно поворачивались в сторону окон.
За весь день случилось лишь одно развлечение.
В классе, на подоконнике, вдруг появился мокрый, взъерошенный до последнего перышка воробей. Дождь хлестал в противоположную стену школы, и потому форточка была открыта. Возможно, кто-то забросил воробья с улицы, возможно, он влетел и плюхнулся на подоконник сам, – заметили его, когда он, встряхиваясь и оправляя перья, чирикнул. Это случилось перед уроком Надежды Филипповны. Когда она вошла, окно было распахнуто настежь, и весь класс, прыгая по партам, улюлюкал, гоняя воробья. Воробей метался по комнате, перелетая куда угодно, только не в сторону окна. Суровый окрик от двери: «Что это такое?!» – немного остудил возбужденные головы, но все тут же совершенно искренне поклялись, что никто воробья не приносил, что, напротив, его хотели выгнать, и Надежда Филипповна смирилась.
– Хорошо, прикройте окно и сядьте на места, оставьте воробья в покое.
Окно прикрыли. Нарушитель мирно висел на дверной притолоке, наблюдая одним хитрым глазом, как Надежда Филипповна проходит и садится за стол. Но едва она села – вспорхнул, сделал крутой вираж над учительским столом и капнул точно на раскрытый журнал.
Класс прыснул, проглатывая хохот. Девчонки бросились чистить журнал. А Костыль Зубарев, перегнувшись через головы впереди сидящих, с невероятной для него быстротой подсчитал и, шмурыгнув носом, восторженно объявил всем, что двадцать шестого сентября его теперь не спросят и что его соседи по фамилии тоже имеют некоторый шанс…
Воробья изгнали на следующей перемене.
Для Валерки дождь не был в тягость. Валерка любил непогоду. Когда метель, например, или, как сейчас, ливень: сидишь дома, будто отрезанный от всего мира, будто и нет ничего дальше, за пеленой дождя, – сидишь и раздумываешь о всяком…
Кроликов он из летних клеток перетащил в сарай, накормил Шерхана и теперь, сидя на табурете у распахнутой сенной двери, глядел, как бьются и пляшут на крыльце тугие струи. Смотреть на них – все равно что смотреть в огонь: есть в разгуле стихий какое-то внутреннее движение, постоянное и напряженное.
Валерка был неисправимым, законченным мечтателем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61