– Ну, ты, наверно, останешься? А я пойду, – небрежно, как о чем-то самом обыкновенном, высказалась Ритка и прибавила шагу.
Такой бессовестности Ксана не ожидала. Сомкнув губы, она крепко тиснула в кулаке косу и догонять Ритку не стала. Двинулась по тропинке сзади.
Около танцплощадки Ритка все же остановилась.
Лампочка в сосновых ветвях освещала главным образом самое себя. Так что световой круг на траве блекнул в нескольких шагах от площадки, а возле кустов уже начиналась темнота. Девчонки, выжидая, толпились на кромке круга, в нейтральной полутени.
Оркестранты заявлялись на танцплощадку по одному и предварительно обменивались новостями, дудели кто во что горазд.
Ритка показала на девчонок:
– Я туда…
Ксана молча кивнула в противоположную сторону, где под деревьями, заложив руки за спину, стоял дядя Митя. Чуть глубже в темноту начиналась аллея. И заметив, что Ксана идет к нему, дядя Митя не спеша направился в аллею. Ксана догнала его. Пошли рядом.
В теплой, тихой ночи не хотелось думать ни о чем сложном.
– Чего от куклы сбежала? – Куклой дядя Митя называл Ритку – за внешность. Ритке нравилось прозвище, и, умышленно округлив глаза, она кокетничала: «Ну какая я кукла, дядя Митя?!»
– Мы поссорились, – не соврала и не сказала правды Ксана.
– Ну-ну… – усмехнулся дядя Митя. – Для разнообразия, что ли?
– Нет, дядь Мить, взаправду.
Дядя Митя не поверил.
– Как там Сана поживает?
– Ничего, дядя Митя, спасибо…
– Не болеет?
– Не…
– А ты что смурая сегодня? Из-за Ритки?
Ксана засмеялась:
– Вовсе я не смурая!
– Ну-ну! – одобрил дядя Митя и кашлянул, дергая себя за ус.
Они еще немного поболтали о том о сем, уходя все дальше от танцплощадки, а когда заиграл оркестр, повернули назад.
Но дядя Митя проводил ее только до половины пути.
– Ты иди, я тут загляну еще кое-куда… – И он сдвинул на лоб фуражку, так что глаза его скрылись под козырьком.
– Чего ты, дядя Митя? – подозрительно спросила Ксана.
– Чего я? Ничего, – сказал дядя Митя. – Ты иди, я понаблюдаю: случаем, не привязался бы кто…
Димка поджидал ее в конце аллеи.
Ксана остановилась и поглядела на поляну за деревьями. Девчонки все еще толклись в тени, выжидая чего-то. Новая физичка, говорили, опять наведывалась в парк. Может, поэтому?
– Танцевать пойдешь? – спросил Димка.
Она покосилась в одну сторону, потом в другую.
– А Валерка где?..
– У Валерки мать приболела. Может, вернется еще.
Ксана опять глянула на девчат за деревьями.
– Давай к пруду сходим?.. – сказал Димка.
Она помедлила, прикусив кончик косы, глянула исподлобья:
– Ненадолго?
– Конечно! Как надоест, – сказал Димка.
И до пруда они шли молча.
Деревья у склона к воде расступались. И потому, что на противоположном берегу, вдоль ограды маслозавода, светились лампочки, здесь казалось не так темно, как в глубине парка.
Лампочек было восемь: четыре над оградой маслозавода и четыре в воде. А звезд мало.
Кто-то купался на середине пруда. Слышались мерные всплески, и от набежавшей волны задрожал в воде сначала правый огонек, потом следующий… Человек плыл саженками – легко, ровно.
– Устанет, долго не выдержит, – заключил Димка.
– Почему ты знаешь? – сказала Ксана.
– А во, слышишь? – Димка показал в сторону пловца, откуда, точно по заказу, послышалось тяжелое фырканье. А всплески исчезли, когда невидимый купальщик повернул к берегу. – Брасом поплыл…
– Холодно сейчас купаться, – сказала Ксана.
– А ты не замерзла?
– Нет, я же в свитере… – И Ксана показала на свой теплый, домашней вязки свитер.
Они сидели рядом, у самого склона к воде, и надолго замолчали, прислушиваясь, как где-то слева от них, взбивая ногами воду, купальщик выходит на берег, отфыркивается, что-то кому-то говорит.
Потом набежавшая волна еще раз всколыхнула огоньки у противоположного берега, и все смолкло на пруду.
Стали слышней звуки оркестра на танцплощадке. Тот же самый немножко грустный фокстрот «Много у нас диковин…».
– Что ж ты, сделал радио? – спросила Ксана.
– Знаешь, одной лампы для передатчика нет, – оживился Димка. – Побилось кое-что, пока ехали. Но отец обещал достать, тогда я в момент закончу!
– Дима… Что я хотела… – Ксана набрала горсть хвои, помяла ее в кулаке, роняя на землю. – Ты не обиделся на меня тогда?
– Ну! С чего я буду обижаться?
– Мне правда нужно было домой, а я забыла.
– Да брось ты! – отмахнулся Димка.
– Ну, а к примеру… Если бы я не пришла сегодня, обиделся бы?
Димка помедлил.
– Я, Ксанка, знаешь… никогда на тебя не обижусь. Поняла?
С минуту или чуть меньше Ксана сидела не двигаясь, потом вдруг тихонько засмеялась, уткнувшись лицом в колени.
– Чего ты? – насторожился Димка.
Она перестала смеяться.
– Так…
– Так не смеются, – сказал Димка.
– Ну вот! – Она покосилась на него. – Только что говорил, а уже обиделся…
– Ничего я не обиделся. Спросил, и все.
Ксана выпрямилась, обхватив колени руками, и долго серьезно глядела на огоньки. Потом так же серьезно посмотрела на Димку:
– Я, Дим, тоже никогда на тебя не буду обижаться. Ладно?
Валерка наврал, что ему нужно к матери.
Тетю Веру частенько мучал застарелый ревматизм, и уходил он от нее и возвращался независимо от Валеркиного присутствия.
Оставив Димку одного, он сбегал домой, нашел в ящике буфета короткий, острый, как бритва, сапожный резак и вернулся в парк. Может, врали, что кого-то зарезали на днях, а может, нет…
Он разыскал сидевших на берегу Ксану и Димку. Укрытый темнотой, стоял, прислушиваясь к каждому шороху, до тех пор, пока они не собрались уходить. И, сжимая в кармане оружие, бесшумно двинулся по направлению к домикам, когда Димка и Ксана вышли на тропинку, что сбегала к мосткам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61