Они рассказывали, что в северо-вьетнамских лагерях еще остались американские военнопленные. Мы располагаем списком военнопленных, которые, по их словам, остались в Северном Вьетнаме. Мы составили и свои собственные показания. Двести восемьдесят две подписи американских летчиков подтверждают их заключение в Советском Союзе, а также характер этой школы. Было бы очень здорово, если бы нам удалось передать все это в Вашингтон.
Холлис кивнул. Не все считали, что это будет так уж здорово. Пул добавил:
– Я попал сюда в июне 1971 года. Перед этим провел полгода в северо-вьетнамских тюрьмах. Как я уже говорил, на советском военном самолете меня и еще десять парней доставили из Ханоя прямо на советскую базу ВВС неподалеку отсюда. Я и представления не имел, куда мы летим. Мы надеялись, что русские действуют как посредники между американцами и северными вьетнамцами, думали, что нас собираются обменять на северо-вьетнамских военнопленных, русских шпионов или еще на кого-нибудь. Даже когда нас везли в закрытых грузовиках, нам и в голову не приходило, чем придется заниматься. Но как только мы это поняли, сразу стало ясно, что нас никогда не выпустят отсюда с такой тайной.
– А есть тут церковь? Проводятся ли службы? – спросила Лиза.
– Нет. Единственное, чего они не разрешают, а это говорит о многом. Нам позволено собираться вместе для чтения Библии. Но курсантам это запрещено. В Америке они могут стать капиталистами или политиками правого крыла, но им не разрешено присоединяться к церкви, если только это не станет необходимым для их «легенды». Здесь так носятся со своим атеизмом и обливают грязью и порочат религию, что едва ли можно подумать, что когда-то здесь верили в Бога.
Они шли по тропинке в густой, почти непроходимый лес. Холлис отметил, что эта часть лагеря совершенно необитаема.
Пул привел их к полуразвалившейся избе, в единственном окошке которой горел свет, а из печной трубы вился дымок.
– Эту избу генерал Остин предпочитает так называемым американским домам, хотя полковника Бурова больше бы устроило, если бы генерал продался, как все остальные, – говорил Пул. – Он не завел себе русскую жену, считает, что и поныне женат на миссис Остин. И я верю, что он по-прежнему предан ей. У генерала больше силы воли, чем у меня. Он отказывается вести классы курсантов.
– Тогда почему КГБ не избавится от него? – спросил Холлис.
– Мы дали понять, что если они это сделают, то последует забастовка или бунт. А мы ведь для них ценный товар. К тому же, полагаю, они не прочь уступить нам эту маленькую победу, чтобы мы по-прежнему считали себя мужчинами. – С этими словами Пул постучал в дверь.
Дверь открылась, на пороге стоял человек лет семидесяти с седыми волосами, стриженными под ежик. У генерала были проницательные глаза и очень бледная кожа. Он производил впечатление человека, который много и долго страдал и переносил все свои тяготы в полном одиночестве.
Некоторое время генерал Остин разглядывал их, затем, не говоря ни слова, жестом предложил войти. Он подошел к стереосистеме, стоящей на расшатанной скамейке, и поставил на проигрыватель какую-то пластинку. Из динамиков полились нежные звуки «Времен года» Вивальди. Остин указал гостям на два деревянных стула у старой печи. Холлис и Лиза сели.
Пул устроился на табурете. Генерал опустился в березовое кресло-качалку.
Кроме кресла-качалки и стереосистемы, никаких удобств в избе не было, ни мягкого кресла, ни коврика на полу и никакой кухонной утвари.
Перегородка из неоструганных досок отделяла так называемую спальню, где рядом с армейской койкой на полу стоял раскаленный докрасна электрообогреватель и стопками лежали книги, журналы и газеты.
Генерал заговорил очень тихим голосом, едва слышным на фоне Вивальди.
– Очень хорошо, что вы пришли, полковник. И вы, мисс Родз.
– Может быть, вы предпочитаете, чтобы я не присутствовала при вашем разговоре? – спросила Лиза.
– Если бы я этого хотел, то так бы и сказал, – ответил Остин.
– Да, сэр.
Коммандер Пул обратился к генералу:
– Полковник Холлис хотел поставить вас в известность, что он пришел сюда по собственному желанию.
Остин молча кивнул.
– Вам известно о деле майора Додсона? – спросил он своих гостей.
Холлис утвердительно кивнул.
– У вас есть новости о майоре Додсоне?
– Нет, генерал, – ответил Сэм.
– Как вы думаете, что собирается предпринять ваше правительство, если Додсон свяжется с посольством или с каким-нибудь западным журналистом?
– Генерал, я не могу вступать в какую-либо дискуссию по этому поводу с человеком, с которым только что познакомился. С человеком, не свободным в своих действиях. И, простите меня, с человеком скомпрометированным.
Какое-то время генерал молча смотрел прямо перед собой, раскачиваясь в качалке. В конце концов он произнес:
– Я вполне понимаю вашу осторожность. Тем не менее я ожидал от вас по меньшей мере какого-нибудь послания из внешнего мира.
– Я не курьер, присланный с каким-либо сообщением. Я – офицер разведки, и меня учили и инструктировали ни с кем не обсуждать вопросы, которые им не нужно знать, вне зависимости от звания.
– Я думаю, что сам буду решать, что мне следует знать, – сказал Остин.
– Генерал, Буров вводил мне наркотики и допрашивал и тем не менее я до сих пор не разгласил больше того, что было абсолютно необходимо, чтобы он счел меня потенциальным предателем. Вот почему я здесь, а не в камере. Во всяком случае, что бы я ни знал, это принесет вам не большую пользу.
– Полковник, по крайней мере вы можете сказать нам, известно ли вашему правительству, что мы находимся здесь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141