Но молодая кровь горяча, а во
мне к тому же была половина испанской крови, которая сделала меня мужчиной
в том возрасте, когда большинство чистокровных англичан еще остаются
мальчиками. Ведь в таких вещах кровь и согревающее ее солнце значат
немало. Я сам в этом убеждался не раз, глядя на индейцев Анауака, которые
в пятнадцать лет брали себе в жены двенадцатилетних девушек. А я в
восемнадцать лет был во всяком случае достаточно взрослым, чтобы полюбить
по-настоящему, один раз на всю жизнь, и я это говорю с уверенностью, хотя
кое-кому может показаться, будто дальнейшая моя история опровергает эти
слова. Однако впечатление это ложно, ибо не следует забывать, что мужчина
может любить многих женщин и все же оставаться верным единственной, самой
лучшей ив всех; он может нарушать букву закона любви и при этом свято
блюсти его дух и суть.
Итак, когда мне пошел девятнадцатый год, я был уже вполне сложившимся
мужчиной, причем мужчиной весьма привлекательным, - теперь, на старости
лет, я могу говорить об этом, отбросив ложную скромность. Не слишком
высокий, всего пяти футов девяти с половиной дюймов ростом, я был зато
крепок, широк в плечах и отличался редкой пропорциональностью сложения.
Даже сейчас, несмотря на седину, я все еще сохранил необычайно смуглый
цвет кожи и большие темные глаза, а мои слегка волнистые волосы были в те
времена черны как смоль. Обычно я вел себя сдержанно и серьезно, так что
даже казался мрачноватым, говорил медленно и обдуманно и гораздо лучше
умел слушать, чем рассказывать. Прежде чем что-либо решить, я все
тщательно взвешивал и обдумывал, но если уже приходил к какому-нибудь
решению, изменить его, будь оно плохим или хорошим, разумным или глупым,
уже не могло ничто, разве что сама смерть! Кроме того, я в те дни мало
верил в бога, частью из-за тайных бесед с отцом, а частью потому, что мои
собственные размышления заставили меня усомниться в учении церкви, как нам
его излагали. Юности свойственны поспешные обобщения, и она зачастую
приходит к выводу, что все на свете лживо лишь потому, что какие-то
отдельные вещи оказались действительно ложными. Так и я в те дни думал,
что бога нет, потому что священник нас уверял, будто образ Девы Марии
Бангийской проливает слезы и творит прочие чудеса, а в действительности
все это было ложью. Теперь-то я хорошо знаю, что есть высшая
справедливость, ибо в этом убеждает меня вся история моей жизни.
Вернемся, однако, к тому печальному дню, о котором шла речь. Я знал,
что в тот день моя любимая Лили выйдет одна на прогулку под большие
остриженные дубы своего парка. Это место называется Грабсвелл. Здесь
росли, да и теперь еще растут кусты боярышника, зацветающие раньше всех в
округе.
Увидев меня в воскресенье у входа в церковь, Лили сказала, что в
среду боярышник, наверное, уже расцветет и она придет сюда под вечер за
его душистыми ветками. Вполне возможно, что она сказала это с определенным
умыслом, ибо любовь пробуждает хитрость даже в душе самой невинной и
правдивой девушки. К тому же я заметил, что хотя рядом стояли ее отец и
вся наша семья, Лили постаралась, чтобы мой брат Джеффри ничего не
услышал, потому что с ним ей встречаться вовсе не хотелось, а мне она
бросила быстрый взгляд своих серых глав. Я тотчас дал себе клятву, что в
среду вечером приду рвать цветы боярышника на то самое место, даже если
мне придется ради этого сбежать от моего учителя и бросить всех бангийских
больных на произвол судьбы. Тогда же я твердо решил, что если мне удастся
застать Лили одну, я больше не стану тянуть и выскажу ей все, что у меня
на сердце. Впрочем, это не составляло такой уж великой тайны, ибо каждый
из нас читал сокровенные мысли другого, хотя мы и не обменялись ни единым
словом любви. Я не рассчитывал при этом, что девушка сразу сделается моей
невестой - ведь мне еще нужно было завоевать себе место в жизни. Я только
боялся, что если буду медлить и не выясню всех ее чувств, мой старший брат
обратится раньше меня к отцу Лили и той придется принять его предложение,
которое бы она отвергла, будь мы тайно помолвлены.
Случилось так, что именно в этот день мне было особенно трудно
вырваться. Мой наставник-лекарь занемог, и мне пришлось вместо него
навестить всех его больных и раздать им лекарства. Лишь в пятом часу
вечера я, наконец, попросту сбежал, ни с кем не простившись.
Милю с лишним я бежал по нориджской дороге, пока не добрался до замка
и поворота к церкви, откуда было уже недалеко до дитчингемского парка.
Здесь я пошел шагом, ибо вовсе не хотел появляться на глаза Лили
запыхавшимся и разгоряченным. Как раз сегодня мне хотелось выглядеть как
можно лучше, и я нарочно надел свое воскресное платье.
Спустившись с невысокого холма на дорогу, за которой начинался парк,
я вдруг увидел всадника: он остановился на перекрестке и нерешительно
поглядывал то на тропу, уходившую вправо, то назад, на путь через общинные
земли к Графскому Винограднику и реке Уэйвни, то вперед на большую дорогу.
По-видимому, он не знал, куда ему ехать. Я все это тотчас заметил, хотя и
соображал в тот миг не очень-то быстро, потому что голова моя была занята
предстоящим разговором с Лили. И еще я заметил, что этот человек был не из
наших краев.
Незнакомец - я дал бы ему на вид лет сорок - казался очень высоким,
имел благородную осанку и был облачен в богатый бархатный наряд,
украшенный золотой цепью, свисавшей у него с шеи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22