Я видел облачное небо с
разбросанными по нему редкими темно-синими просветами и колеблющиеся
отблески фонарей на белой, вытянувшейся на двери фигуре с кровавым пятном
на груди. Да, да, я сам слышал, как, идя впереди с фонарем в руках,
приказывал слугам взять правее, чтобы обойти выбоину, и странно мне было
слышать свой собственный юношеский голос. Я знаю, хорошо знаю, что это
было только видение, но все мы - рабы своего воображения и все мы боимся
мертвых, а потому даже мне страшно ходить по ночам по этой тропинке, хотя
я и сам уже наполовину мертвец.
Но вот мы дошли с нашей ношей до дома, где женщины приняли ее и,
рыдая, приступили к последнему обряду. Мне пришлось бороться не только с
собственным отчаянием, но и заботиться о моей сестре Мэри; за нее я боялся
больше всего. Я думал, что она сойдет с ума от ужаса и горя, но под конец
она впала в какое-то оцепенение, а я спустился вниз и принялся
расспрашивать слуг, сидевших в кухне вокруг очага. В ту ночь никто не
ложился спать.
От слуг я узнал, что примерно за час или чуть побольше до того, как я
встретился с испанцем, они видели на тропинке, ведущей к церкви, богато
разодетого незнакомца. Он привязал своего коня среди кустов ежевики и
дрока на вершине холма, некоторое время постоял, словно в нерешительности,
пока моя мать не вышла из дому, а затем начал спускаться следом за ней. Я
узнал также, что один из наших людей, работавших в саду, расположенном в
каких-нибудь трехстах шагах от того места, где было совершено убийство,
слышал крики, однако не обратил на них внимания. Он решил, что там
забавляется какая-то парочка из Банги, затеявшая обычную майскую беготню
по лесу. Воистину в тот день мне казалось, что весь наш дитчингемский
приход превратился в приют для дураков, среди которых первым и самым тупым
идиотом был я. Эта мысль с тех пор не раз приходила мне в голову уже в
иных обстоятельствах.
Но вот пришло утро, и вместе с ним вернулись из Ярмута мой отец и
брат. Они прискакали на чужих конях, потому что своих загнали. Следом за
ними к полудню пришла весть, что корабли, отплывшие на поиски испанца,
из-за шторма вернулись в порт, так и не увидев его судна.
Ничего не утаивая, я рассказал отцу все о моем столкновении с убийцей
матери и выдержал новый приступ отцовского гнева за то, что, зная о страхе
моей матери пред неким испанцем, не послушался голоса разума и упустил
убийцу ради беседы со своей любимой. Брат мой Джеффри тоже не выразил мне
ни малейшего сочувствия. Девушка нравилась ему самому, и он разозлился на
меня, когда узнал, что мой разговор с Лили не был безрезультатным. Но об
этой причине своей неприязни брат промолчал. И последней каплей,
переполнившей чашу, было появление сквайра Бозарда, приехавшего вместе с
другими соседями взглянуть на покойную и посочувствовать отцу в его
утрате. Покончив с соболезнованиями, он тут же заявил, что моя помолвка с
Лили произошла против его воли, что он этого не потерпит и что если я буду
по-прежнему за ней волочиться, их старой дружбе с отцом придет конец.
Удары сыпались со всех сторон. Смерть любимой матери, тоска по
возлюбленной, с которой меня разлучили, угрызения совести за то, что я
выпустил испанца буквально из рук, гнев отца и злоба брата - все разом
обрушилось на меня. Воистину эти дня были так беспросветно горьки, что в
том возрасте, когда стыд и горе воспринимаются всего острее, я мечтал
только об одном - умереть и лечь в землю рядом с матерью. Единственное,
что меня поддержало тогда, это записка от Лили, переданная с ее доверенной
служанкой. В ней Лили уверяла меня в своей нежной любви и заклинала не
падать духом.
Наконец наступил день похорон, и мою мать, облаченную в белоснежные
одежды, опустили на предназначенное ей место в приделе дитчингемской
церкви. Там же, рядом с нею, покоится ныне и мой отец, а чуть поодаль, под
бронзовыми изваяниями, - родители Лили и все их многочисленные дети.
Эти похороны были для меня мучительны. Не в силах сдержать свое горе,
отец разрыдался, а моя сестра Мэри без чувств упала мне на руки. Почти все
в церкви плакали, потому что хотя моя мать и была по рождению
чужестранкой, ее все любили за обходительность и доброе сердце.
Но вот похороны подошли к концу. Благородная испанская дама и жена
англичанина уснула последним сном в старой церкви, где она будет покоиться
еще долго после того, как люди позабудут не только ее трагическую историю,
но и самое ее имя. А это, как видно, случится скоро, потому что из всех
Вингфилдов в наших краях остался в живых один я. У сестры моей Мэри,
правда, есть наследники, к которым перейдет все мое состояние, за
исключением некоторых пожертвований на бедных Банги и Дитчингема, однако
они уже носят другое имя.
Когда все было кончено, я вернулся домой. Отец сидел в гостиной,
погруженный в безысходную скорбь, а рядом с ним - мой брат Джеффри. Отец
снова начал осыпать меня самыми горькими упреками за то, что я упустил
убийцу, когда сам бог отдал его в мои руки.
- Вы забываете, отец, он же любезничал с девушкой, - язвительно
заметил Джеффри. - А это для него, видно, было куда важнее, чем спасение
матери. Ну что же, зато он сразу убил двух зайцев: позволил убийце бежать,
хоть и знал, что наша мать больше всего боялась появления испанца, и
заодно поссорил нас со сквайром Бозардом, нашим добрым соседом, которому
почему-то весьма не понравилось подобное ухаживание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22