Они почти одновременно подняли глаза от тарелок.
«Что-нибудь случилось?» — спросил Друскат.
Нет, вроде ничего не случилось.
Друскат хотел было снова склониться над едой, как вдруг Бернингер сказал:
«Только вот... с нами еще никто так не разговаривал, я имею в виду, вот так просто, по-человечески то есть. Нам вечно твердили: вот это можно, а это нельзя».
«Твой предшественник, — сказал Кеттнер, — правил с помощью приказов и запретов».
«Правильно, —крикнул Мальке,— за это мы его с дерьмом и смешали».
Наконец снова раздался смех.
«Дело прошлое». — Друскат махнул рукой.
Он поискал в кармане носовой платок, вытер рот и сказал:
«Кстати, я приехал к вам в Альтенштайн не с пустыми руками. Мне пришлось долго осаждать окружное руководство, пока там наконец поняли, что необходимо дать нам какой-то шанс здесь, на Топи. Нам обещали выделить стадо коров ценной голландской породы, каждая корова достойна золотой медали».
Он хотел поднять настроение, рассчитывал на аплодисменты, думал, что сейчас вот крестьяне воскликнут:
«Ого!», или «Вот это да!», или еще что-нибудь в этом роде. Но ошибся. Они смотрели на него с тупым безразличием, кое-кто в замешательстве уставился в пол. Женщины сидели так, как они, наверно, когда-то сидели на своем первом балу. Потупив глаза и плотно сжав колени, они смущенно ждали, когда кто-нибудь пригласит их на танец. Интересно, кто направится к ним через весь зал? А что произойдет потом на улице возле калитки? И только фрау Цизениц, скрестив руки на мощной груди, отважно смотрела в лицо Друскату. То, что она терлась массивной спиной о спинку стула, еще ни о чем особенном не говорило, возможно, ей просто впились в тело шнурки от корсета, если, конечно, она носила подобную броню.
«Разве это пустяки? — воскликнул Друскат. — Это больше чем помощь на старте, господа, это доказательство доверия!»
«Подумаешь, новость, — заметила фрау Цизениц, почесывая бедро. — Стадо вчера еще прибыло на пароме».
Друскат не желал смириться с тупостью крестьян.
«Тринадцать племенных коров, — с подъемом воскликнул он, — тринадцать — счастливое число!»
Кеттнер внес поправку:
«Двенадцать».
«Что?»
«Одну корову забили», — сказал Кеттнер.
Позднее он не мог объяснить, что заставило его предать альтенштайнских крестьян. В сводках и в газетных заметках их частенько поругивали, писали, что они «плетутся в хвосте победоносного развития». Но виноваты в этом были не они одни: земля истощилась, луга поглотила Топь. Так альтенштайнские неудачники превратились в заговорщиков, после горьких разочарований пошли на жульничество. Господи, ведь им тоже хотелось жить, как и остальным крестьянам из зажиточных кооперативов в округе. Почему именно они, и так обиженные судьбой, должны ходить в бедняках. Кеттнер не мог точно сказать, что заставило его предать компанию. Быть может, ему понравился Друскат, а может, он почувствовал искренность в словах нового председателя, когда тот говорил о доверии, вот он и крикнул:
«Двенадцать. Одну корову забили».
«Кто?»
Друскат схватился за край стола.
Кеттнер не успел назвать имен, да, пожалуй, и не стал бы обвинять никого в отдельности, они все были в этом замешаны. Но он вообще не успел рот раскрыть, потому что Мальке и Хинцпетер стащили его со стула и в один голос заорали:
«Доносчик! Подхалим проклятый!»
Животное, мол, было ранено и чуть не подохло.
Кеттнер, молодой и сильный мужчина, попытался отделаться от вцепившейся в него нарочки, попробовал оттолкнуть их от себя. Мальке, покачнувшись, грохнулся об стену, женщины пронзительно взвизгнули и испуганно прижали руки к губам.
«Прекратить», — рявкнул Друскат.
Они действительно отстали от Кеттнера.
«Забить племенную корову — этого быть не может!»
Друскат не мог поверить, но Кеттнер, который, тяжело дыша, приводил в порядок одежду, показал на тарелку Друската.
«Ты сам ее с нами лопал».
Друскат в растерянности уставился на Кеттнера, пристально посмотрел на остальных и в ярости смахнул свою тарелку со стола.
«Послушайте, — завопила вне себя Цизенициха, — это наша собственная посуда, вы за нее заплатите».
Кеттнер собрался было уйти и, согнувшись, побрел к двери. Все провожали его взглядами. Он снял с вешалки шляпу, но затем повернулся и сказал:
«Друскат говорил о доверии, этого я не мог вынести. Как можно начинать что-то новое с нечистой совестью, с подлости? — Он снова повесил шляпу и сказал: — Я не хочу себя выгораживать. Я готов ответить за это безобразие».
«Давай поживем сегодня, браток, кто знает, что ждет нас завтра». Этим девизом открылся праздничный ужин, и вот теперь Кеттнер говорил о том, о чем в душе знал каждый: пиршество это даром не пройдет. Председатель в порыве гнева смахнул со стола тарелку, он обозлился, этот мрачный человек, значит, теперь всем придется держать ответ. Пора подумать, как спасти собственную шкуру.
Фрау Хинцпетер, рано состарившаяся женщина, продолжала сидеть с раскрытым ртом и выжидающим взглядом.
«Отвечать? За что? — удивилась она. — Это он, он прикончил корову, и притом собственноручно».
Альтенштайнские женщины согласно закивали, и фрау Хинцпетер закончила:
«Я знаю, что говорю».
«Все ее лопали!» — гневно возопила жена дояра и бросилась на доносчицу с явным намерением вцепиться бедняжке Хинцпетер в волосы.
«Перестаньте!»
Друскат треснул; кулаком по столу.
«Это дело я передам в прокуратуру, — громогласно возвестил он. — Несколько месяцев тюрьмы виновным обеспечено, это я обещаю».
Головы присутствующих поворачивались то в одну, то в другую сторону:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117