Правда, неприятности Друскату позже придется расхлебывать в одиночку, так как он, естественно, навлек на себя не только возмущение женщин, но и неудовольствие уязвленных мужей.
Он рассказывал обо всем этом, шагая рядом с Розмари по ночным улицам Лейпцига.
«Вот как пришлось вколачивать в них чувство ответственности за кооператив», — он со смехом рассек рукой воздух.
Розмари, очевидно, его рассказ показался не слишком веселым.
«И чего ты добился?» — спросила она.
Он не ответил, лишь подумал: «Почти ничего».
Между тем они дошли до длинного ряда витрин, над которыми сверкала кричаще яркая реклама: ДЛЯ ЖЕНЩИН — ДЛЯ МУЖЧИН. Розмари подошла вплотную к витрине модного салона, любуясь выставленными товарами: пестрыми платьями, элегантной обувью и шелковыми
шарфами, затканными блестящими золотыми; и серебряными нитями. Друскат бросил взгляд на все это великолепие и заметил:
«Богатым хорбекцам вполне по карману!» Розмари, склонив голову к плечу, разглядывала зеленое платье, наверно, думая о том, что ей оно было бы весьма к лицу.
«Почему, — вскользь поинтересовалась она, — почему все так, Даниэль?»
Он увел ее прочь от витрины, неторопливо шел рядом по ночному городу, рассказывал:
«Нам не выиграть соревнование с хорбекцами, потому что мы можем взять только трудолюбием и потом, потому что лишь выискиваем остатки так называемых резервов, а они не беспредельны.
Я прекрасно помню, как Гомолла отчитывал меня много лет назад, когда на повестке дня стояла сплошная кооперация деревень. Почему это нам нужно, товарищ? — спрашивал он. Потому что старый способ хозяйствования изжил себя, производительность единоличной усадьбы выше поднять невозможно. Примерно то же некогда произошло с парусниками, говорил Гомолла, внешне парусные посудины, конечно, весьма живописны, и тем не менее в один прекрасный день пришлось переключиться на пароходы.
Быть может, — продолжал Друскат, — нынче исчерпана производительная мощность кооперативов — ведь мы работаем просто вроде как в большущих усадьбах, наверно, здесь опять та же история, что с парусниками. Я ставил новые и новые паруса на старенькой лодчонке, муштровал свою альтенштайнскую команду, а скорость у нас все равно маловата. Может, я виноват? Может, все мы просто неправильно держимся под ветром? Откуда он дует? Что-то обязательно должно произойти. Скачок к новому. Какой он? Может, на съезде узнаем».
Он рассказывал ей о множестве вещей, которые занимали и мучили его, но частенько задумывался о другом и наконец смолк. Ему расхотелось говорить о работе, он бы гораздо охотнее сказал: Розмари... с каким удовольствием я произношу твое имя... за много лет не было дня, чтобы я не думал о тебе. Ему хотелось привлечь ее к себе и поцеловать, но он не смел, вдруг испугался, что она спросит, как тогда у озера: «Почему ты не пойдешь в суд? Даниэль,
почему ты не явился с повинной?» Он молча шел рядом с нею, глубоко засунув руки в карманы, зябко подняв плечи, буйные черные волосы растрепались. «Что я отвечу, если она спросит?»—думал он. Он не заметил, как все ускорял и ускорял шаги, оба они почти бежали через площадь главного вокзала. Мимо с дребезжаньем проехали первые трамваи, с проводов сыпались синие искры, он не обращал внимания, не замечал, что Розмари с трудом поспевает за ним. «Я скажу, — думал он, — смотри, вот моя дочка, сейчас ей одиннадцать, и нет никого, ко-му я смог бы ее доверить, может статься, мне придется уехать на долгие годы». Собираясь перейти рельсы, он не заметил, как один из трамваев, скрежеща на повороте, двинулся прямо на него. Розмари с криком рванула его назад:
«Даниэль!»
Он остановился, полуобернулся, нахмурился и пристально посмотрел на нее: «Ты о чем-то спросила?»
Она сокрушенно покачала головой, шагнула к нему — преодолела тот единственный разделявший их шаг, — ни олова ни говоря, взяла его лицо в ладони и коснулась сжатыми губами его губ. Только теперь он вынул руки из карманов, они робко скользнули вверх по ее бедрам, рукам и наконец схватили девушку за плечи. Она обняла его, прижалась лицом к щеке, и они долго стояли так. Наконец Розмари прошептала: «Скоро утро, Даниэль».
Они быстро вернулись в гостиницу, благо было недалеко, попросили у администратора ключи. Гостевые талоны? Да-да, пожалуйста! Она рылась в сумочке, он шарил по карманам пиджака. Наконец талоны найдены. Пытливый взгляд ночной дежурной: не первой молодости, — наконец движение руки к доске с ключами и очень-очень мимоходом многозначительное:
«Третий этаж! Пятый этаж! Доброе утро!» Двери лифта открылись на третьем этаже, но Друскат и не думал выходить, он смотрел на Розмари, улыбка не получалась.
«Я провожу тебя до двери», — хрипло сказал он. Под сорок человеку, а разволновался, как двадцатилетний юнец. Скоро они очутились перед ее номером. Розмари прислонилась спиной к двери, скрестив на груди руки, на
губах ее играла легкая насмешливая улыбка.Что дальше?
Друскат — он был выше ростом — уперся ладонями в косяки и поймал Розмари в капкан из своих рук, потом нагнулся, потерся щекой о ее щеку, а она вдруг снова хихикнула в ладошку, как девчонка.
«Что тут смешного?» — обиделся он.
«Не знаю, — сказала он, — кто это выдумал, что небритая щека возбуждает чувственность. Наверняка мужчина».
«Что я должен сделать?» — спросил он.
«Отпереть дверь», — сказала она, протягивая ему ключи.
Снова все у нас было украдкой, но как никогда чудесно, потому что я, дорогая, умею любить. Я люблю редко, и моя нежность не растрачена. Тебе понравилось, не то бы ты утром выставила меня из постели куда раньше;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117