Но в конце концов завоевал наше доверие, и в этом тоже заслуга Ире-мы. Мне нравилась жена Друската, — продолжал Кеттнер. — Она с удовольствием ездила с нами на Топь... Нам нужно было прокормить на двенадцать коров больше, тринадцатую потом действительно докупили, но кормов не хватало. Друскат призывал использовать резервы, вам ведь такие речи знакомы. Он говорил, что нужно идти на Топь. Там на нескольких островках росла жалкая трава. Мужчины выдвигали сотни возражений, доказывали, что затраты не окупят себя и так далее. Кому охота возиться с косой, кто умел с ней обращаться? На покос в Топь? Женщины энергично протестовали, ссылаясь на мошкару, на палящее солнце и тому подобное. Неужели мы, крестьяне-кооператоры, должны и теперь работать вручную, как наши отцы и деды, из-за того, что в болоте любая машина вязла? Мы противились, как могли. Но Друскат не сдавался, нельзя же оставлять стадо без корма.
В конце концов женщинам пришлось извлечь из сундуков старую домотканую одежду и белые чепцы, а мужчины, усевшись вечерком на ступеньках перед домом, принялись налаживать косы. Косить на Топь мы выехали по горькой нужде, с неохотой, но, странное дело: работа вдруг увлекла нас — мы размеренно шагали друг за другом, согласно помахивая косами, шуршавшими в мокрой траве. Эти звуки ласкали слух, свежескошенные травы пахли чудесно, благоухали. Женщины тоже недолго ныли: им ведь по душе собираться гурьбой, временами раздавались даже смех и визг, кто их знает, о чем они там между собой переговаривались. Смотреть на них — одио удовольствие, казалось, они исполняют старинный танец, двигаясь вереницей и ритмично орудуя граблями, их длинные юбки развевались.
Это было в последний день покоса. Кто-то вдруг сказал, что вода из озера подступает к лугу, надо торопиться. Как часто бывает перед грозой, поднялся ветер. Женщины, смеясь и придерживая руками чепцы, с визгом броси-лись бежать к запруде. Там они остановились и стали звать жену Друската:
«Ирена, скорее, Ирена!»
Друскат вилами нагружал последнюю подводу, я разравнивал сено наверху. Вдруг до нас донеслись возгласы женщин, и мы увидели, что Ирена одна сидит под ивой. Позже он мне рассказал, что случилось. Друскат через луг побежал к жене. Он протянул ей руки и сказал «хоп-ля» или что-то в этом роде. Потом, улыбаясь, заглянул ей в лицо, но она прошептала:
«Как жаль, Даниэль, я не могу встать».
Я увидел, как он взял ее на руки и понес через луг. Шеншины засмеялись, я тоже улыбнулся, но потом увидел лицо Друската.
«Помоги мне!» — сказал он.
Я подставил стремянку, и он поднялся на воз. Но! Давай! Воз, покачиваясь, двинулся по дороге. Мы поравнялись с женщинами, они все еще смеялись и махали рука-Ми. Потом запели что-то про любовь и некоторое время шли рядом с возом.
Я пристроился на передке телеги. Надо мной лежали, словно в мягкой постели, они, Друскат и его жена. Хорошо на возу: над головой лишь ветви деревьев, облака да небо.
Я слышал, как он спросил:
«Больно?»
Нет, теперь она уже ничего не чувствовала. Вот, даже па сене полежать с ним довелось. Эти несколько месяцев в Альтенштайне были такими прекрасными, сказала она.
«Будет еще лучше», — возразил он.
Не стоит обольщаться, отвечала она, они и так слишком долго себя обманывали. Ей, наверно, придется уйти.Тогда я не понял, да и не мог, не хотел всего понять. Знал только, что им нужно было сказать друг другу что-то очень важное.
Я отвез Ирену в деревню, а немного спустя, на той же подводе — из деревни на погост. За гробом Ирены шел Друскат, держа за руку маленькую дочку. За ним альтенштайнские женщины и мужчины, все как один, и только потом уже те, кто приехал из Хорбека или из других мест.
Тут Кеттнер оборвал свои воспоминания. Посмотрел на Гомоллу, затем на Штефана:
— К чему я все это рассказываю. Вы ведь оба были на похоронах.
Потом он взглянул на Розмари.
— Вас, фрау доктор, тогда не было. Розмари не ответила.
— Теперь я понял, почему заговорил о похоронах, — продолжал Кеттнер. — Мы отвезли гроб Ирены на кладбище примерно через пять месяцев после пирушки в доме паромщика. В то время все альтенштайнцы уже были за Друската, все. Да вы и сами знаете. Да, поначалу он порой казался нам странным. Так и продолжал жить вдвоем с дочкой. Странным было и то, с каким фанатизмом он взялся за Топь, пока наконец не понял, что заготовка сена еще ничего не решает. Иногда мы его проклинали! Чего только он от нас не требовал! Но он никогда не требовал больше, чем мог сделать сам. В конце концов это окупилось. Мы выбрались из дерьма.
— Боже мой,—воскликнул стоявший в дверях Грот,— ты все говоришь.
Кеттнер не заметил, как он вошел в комнату, да и никто не заметил.
— Ну так что? — спросил Грот. — Будем распахивать польдер или нет?
— Работы будем продолжать, — ответил Кеттнер. После этого все стали расходиться. Крестьяне коротко прощались и отправлялись на Топь: хотелось посмотреть, как огромный плуг перелопачивает землю.
Гомолла и Штефан вышли на улицу в глубокой задумчивости, они казались себе лишними в Альтенштайне, Так оно и было.
Розмари тоже ушла. Перед конторой она еще раз столкнулась с Гомоллой и Штефаном.
— Приезжают тут всякие, — заметил Штефан, — помощь предлагают, буквально напролом прут. А оказывается, в них не нуждаются. Вот обидно.
И, спасаясь от слепящего солнца, он надвинул шляпу еще глубже на глаза.
— А Друскат был неплохим руководителем, — сказал Гомолла. Затем, кивнув на черную «Волгу», спросил: -Можно тебя пригласить, Розмари?
— Куда вы едете?
— К Друскату.
— Скажите ему, что я у него дома. Я буду ждать его возвращения, — сказала Розмари.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117