отправиться домой, на запад.
— Что угодно, но только не это,— спокойно возразила Свай-фридур глухим голосом.— Что угодно, но только не это.
— Молю бога, чтобы эта ужасная река здесь на юге унесла в море мой труп и мне не пришлось бы с таким позором явиться на глаза моей почтенной госпоже,— проговорила, едва не плача, эта большая, сильная женщина.
Дочь судьи встала и поцеловала ее в лоб.
— Ну, ну, милая Гудда,— сказала она,— не надо слез. Ступай теперь к судье и скажи ему, что хозяйка хотела бы приветствовать старого друга.
Это был один из тех старых почтенных чиновников, которые каждую весну съезжаются на альтинг. На его обветренном морщинистом лице с бесцветными глазами застыло сонное выражение. Брови его были высоко подняты, как у человека, который тщетно борется со сном во время скучной речи противника. Он был совершенно глух к доводам других, особенно к таким доводам, которые зиждятся на человеческих слабостях. С незапамятных времен женщины из рода Снайфридур привыкли к хладнокровному покровительству таких мужчин.
Она встретила его улыбкой, стоя в дверях своей комнаты, приветствовала как гостя и собрата своего отца и сказала, что ее всегда огорчает, если большие господа проезжают мимо, не удостоив вниманием слабую женщину. Она, дочь судьи, сказала Снайфридур, жена которого всегда славилась своим гостеприимством, могла бы рассчитывать на другое отношение.
Он поцеловал ее, и она пригласила его сесть. Достав из поставца бутылку ароматного кларета, она наполнила кубки. Он погладил свои седые баки, медленно откинулся назад и так шумно вздохнул, что могло показаться, будто он стонет.
— Верно, верно, истинная правда,— вымолвил он наконец.— Гм, гм, я еще хорошо помню прабабку вашей милости. Она родилась в папистские времена и до самой своей смерти оставалась стройной и белокурой, а пятидесяти лет, уже будучи вдовой двух судей, вышла замуж за покойного пастора Магнуса из Рипа. В Исландии были красивые женщины. Правда, в иные времена их мало, вот как сейчас, потому что прекрасное всегда умирает раньше всего остального. Но кое-где они живут и здравствуют. Quod felix! l Истинная правда! Ваше здоровье.
— К несчастью, дорогой господин Вигфус Тоураринссон,— ответила хозяйка дома,— теперь и рыцарей стало меньше, чем в дни вашей юности.
— Бабка вашей милости тоже была замечательная женщина. Гм... гм... Она была одной из тех царственных матрон, которыми всегда славился Брейдафьорд. Истинная дочь своей страны, она не только знала латынь и умела слагать стихи, но и получила в наследство усадьбу стоимостью в двенадцать тысяч коров. Она взяла себе в супруги человека с востока, из Тингмули, уехала с ним в Голландию, где он выучился на брадобрея, а потом сделала его правой рукой губернатора и величайшим версификатором на всем севере. У нее были такие же синие глаза и пушистые светлые волосы, только совсем не золотые. Когда я был еще мальчишкой, о ней говорили как о самой знатной даме на западе страны. Истинная правда! Исландия всегда славилась своими женщинами. За ваше здоровье!
— За здоровье старых великодушных рыцарей, которые чтили красавиц и были готовы броситься в огонь и в воду, чтобы защитить нашу честь.
— Ваша славная матушка Гудрун из Эйдаля была и осталась поистине знатной дамой, хотя она и не так красива, как ее бабушка. Она — женщина моего поколения, и я уверен, что она, не в пример многим своим сверстницам, не ударила бы лицом в грязь при любом королевском дворе, где некогда и исландцев считали людьми. И все же эта благородная женщина пользуется горячей любовью простого народа. Она отличается щедростью истинной высокородной христианки и любит своих детей, как это и подобает женщине, которая ни в чем не уступит своим сестрам — героиням нашего великого прошлого. Ее честолюбие и любовь к
Какое счастье! (лат.)
18 X. Лакснесс мужу безграничны, и она бы не знала покоя, будь ее мужем даже столь важная персона, как мой друг Эйдалин,— не знала бы покоя до тех пор, пока он не стал бы первым среди могущественнейших людей Исландии. Гордые женщины прославили нашу страну. Но теперь она приходит в упадок. Ваше здоровье!
— Я счастлива, что у меня нет дочери,— сказала Снайфри-дур.-— Что станется с исландскими женщинами? Ведь судьба обрекла их любить только лучших, только великих мужчин, которые, не щадя себя, бились с драконами, как Сигурд Убийца Фафнира, вышитый здесь, на моем покрывале.
-— Я всегда знал, что вы, моя милая, одна из великих женщин Исландии. Я слышал также от вашей матушки, когда последний раз гостил у нее, что она не спит ночами, столь тревожится она, что нет ныне таких женщин, какие встречались среди ваших предков, в те далекие времена, гм, гм, когда Брюнхильд спала на вершине скалы. А теперь, моя милая, мне пора. Вечереет. Спасибо за угощение. Спасибо дочери моих друзей за то, что она позвала меня к себе. Я уже стар, и меня никогда не считали щедрым. Истинная правда! Но я вижу, что у вас, моя милая, чудесное седло, так не позволите ли вы мне — старому почитателю вашей матери и бабушки — оставить во дворе моего лучшего коня. Я приобрел его в прошлом году на западе, в Далире, и он знает дорогу туда.
Вигфус Тоураринссон поднял последний раз свой кубок, тяжело встал со стула, погладил Снайфридур в знак благодарности своей синей ручищей и попросил господа бога не оставить нас своей милостью.
Вскоре она услышала, что мужчины ускакали на восток в сторону Тунгу.
Магнус притащился наверх и подошел с опущенной головой к жене. Не проронив ни слова, он повалился ничком на ее постель.
Она спросила:
— Мы должны сегодня отсюда уехать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135