Мне эта история всегда казалась очень смешной.
— Чему ты научилась в Скаульхольте за эту зиму, дитя мое? — спросил судья.
— Amo, amas, ama,— ответила она.— Но что это за ровные, частые удары, которые отдаются таким странным эхом в тишине?
— Неужели ты не можешь сосредоточиться на чем-нибудь другом? Хорошо воспитанные женщины, как и ученые люди, всегда ведут степенные разговоры. Это рубят дрова.
— О чем мы говорили? Разве не об убийстве?
— Что за чепуха! Мы говорили о том, чему ты научилась в Скаульхольте.
1 Люблю, любишь, любит (лат.).
— Отец, ты приказал бы отрубить мне голову, если бы я убила палача?
— Дочь судьи не может стать убийцей.
— Нет, но она может стать блудницей.
Судья резко остановился и посмотрел на дочь. В присутствии этого загадочного юного создания хмель сошел с него,— вот она стоит перед ним, тоненькая, с глазами семилетнего ребенка, с сияющими золотом волосами. Он хотел что-то сказать, но промолчал.
— Почему ты не отвечаешь? — спросила она.
— Есть такие девушки, которые все вокруг себя — воздух, землю, воду — превращают во что-то зыбкое,— сказал он, пытаясь улыбнуться.
— Это потому, отец, что в них горит огонь,— сразу же ответила она.— Только поэтому.
— Замолчи,— сказал отец.— Не говори ерунды!
— Не замолчу, пока ты не ответишь мне, отец.
Они молча сделали несколько шагов, он откашлялся.
— Сам по себе блуд, дорогое дитя,— сказал он спокойным тоном чиновника,— сам по себе блуд — дело совести каждого человека, но часто он является началом и причиной других преступлений. Впрочем, дочери судьи не совершают преступлений.
— Их отцы, судьи, поторопились бы скрыть это.
— Правосудие ничего не скрывает.
— И ты бы не скрыл моего преступления, отец?
— Я не понимаю, о чем ты говоришь, дитя мое. Никто не может скрыться от правосудия.
— Неужели ты потребуешь от меня, чтобы я принесла ложную клятву, как этого потребовал епископ Брюньольв от своей дочери?
— Ошибка епископа Брюньольва заключалась в том, что он ставил свою дочь вровень с, девушкой из народа. В нашем сословии этого не случается...
— ...даже если случается,— прибавила девушка.
— Да, мое дитя. Даже если случается. Ты происходишь из знатнейшего рода Исландии. Ты и твоя сестра — единственные люди в стране, у кого родословное дерево благороднее моего.
— Значит, епископ Брюньольв неправильно понимал правосудие,— сказала девушка.— Он думал, что оно одинаково для всех.
— Остерегайся романтики, свойственной роду твоей матери,— сказал судья.
— Дорогой отец,— прошептала она.— Я устала, можно мие опереться на тебя?
Они направились к дому ландфугта: он — сильный, краснолицый, в широком плаще, из рукавов которого выглядывали малонькие, белые, холеные руки; она семенила рядом, опершись на его руку и подавшись вперед, тоненькая, в длинном платье для лерховой езды, в ЕЫСОКОЙ островерхой шапочке. Сбоку от них отвесной стеной поднималась гора.
— Лес, который ты видишь, называют Блоскуг, или вересковой пустошью. Гора по ту сторону леса — это Храфнабьорг, и, говорят, она отбрасывает красивую тень. Дальше идут другие горы, и смотри — вон там, вдали, вырисовывается плоский свод, словно далекая картина, это Скьяльдбрейдур, самая высокая из всех гор, гораздо выше самой Ботснулур, венчающей на западе горы Ар-маннсфьедль, и это нетрудно доказать...
— О отец мой,— сказала девушка.
— Что с тобой, милое дитя?
— Я боюсь этих гор.
— Да, я забыл тебе сказать, что скала, возле которой мы стоим, называется Альманнагья.
— Почему здесь такая жуткая тишина?
— Тишина? Разве ты не слышишь, что я говорю с тобой, дитя?
— Нет.
— Я говорю, если смотреть па гору Сулур, которая кажется очень высокой, потому что находится близко от нас, а потом перевести взгляд на гору Скьяльдбрейдур...
—- — Отец, ты не получал письма?
— Какого письма? Я получаю сотни писем.
— И ни в одном из них не было мне привета?
— Гм, да, правда, асессор Лрнэус просил передать привет твоей матери и вам — сестрам.
— И это все?
— Он просил узнать, не уцелели ли случайно какие-нибудь обрывки древних книг из разрушенного монастыря на горе Хельга.
— И больше он ничего не написал?
— Он написал, что эти книги ценнее самых богатых родовых поместий в Брейдафьорде.
— И он ничего не написал о себе? Почему он не приехал в Исландию на корабле, прибывшем в Эйрарбакки, как собирался осенью?
— Он писал о том, что у него множество всяких дел.
— Каких дел?
— Я знаю из достоверных источников, что его собрание рукописей и печатных книг о древней истории Исландии и Норвегии в опасности. Они могут погибнуть из-за плохого хранения. Кроме того, у асессора такие большие долги, что он может лишиться всего.
Она нетерпеливо схватила отца за рукав и спросила:
— Да, но ведь он друг короля?
— Есть множество примеров тому, как друзья короля лишаются своих должностей и как их бросают в долговую тюрьму. Ни у кого нет столь многочисленных врагов, как у друзей короля.
Девушка отдернула руку и остановилась; резко выпрямившись, она подняла глаза на отца.
— Дорогой отец,— сказала она,— не можем ли мы ему помочь?
— Пойдем, дитя мое,— сказал он.— Мне надо вернуться к гостям.
— Ведь у меня есть усадьбы,— сказала она.
— Да, ты и твоя сестра получили кое-какие поместья «па зубок»,— сказал он, снова взял ее под руку, и они пошли дальше.
— Не могу ли я продать их?
— Хотя исландцу и кажется, что несколько хуторов — это целое богатство, за границей они ничего не стоят, дитя мое. Драгоценный камень в кольце какого-нибудь графа в Копенгагене дороже целой округи в Исландии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135