ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
..
Смеркалось, наступила ясная, теплая весенняя ночь. Окно был открыто, и в комнату проникал неяркий, неопределенный свет — отблески уличных фонарей и свечение неба, впитавшее в себя бесчисленное множество огней столицы, утопавшей в них, как в звездном море. Сливар и Берта говорили вполголоса, с нежностью и все более невнятно, губы слились с губами, глаза закрылись... Больше не было ни настоящего, ни будущего, только всепоглощающая любовь, без времени, без конца и края...
VIII
В сентябре была свадьба. Отпраздновали этот большей праздник тихо и скромно. Сливар не пригласил никого из своих знакомых и словом никому не обмолвился о своих планах — скрылся от всех со своим счастьем, накрепко заперев за собой двери. На свадьбе был только один коммивояжер по имени Альфонс Нойнер, давний знакомый семейства Сикоры, заходивший к ним частенько уже несколько лет. Это был коренастый, видный собой человек с полным, румяным лицом и живыми, слегка лукавыми глазами. И еще были две пожилые женщины, обе швеи, очень болтливые, любопытные, неуемные любительницы посудачить; та, что помладше, была чахоточная, она одна кормила большую семью, года два или три тому назад она бросилась в Дунай, но ее успели спасти; ее обманул какой-то проходимец, выманил пять гульденов, обесчестил и скрылся — это был единственный человек, кто когда-либо клялся ей в любви.
Дни перед свадьбой были для Сливара невыносимыми.
Иногда его обжигала мысль: что он делает, ведь не существует же моста, ведущего к тому прекрасному будущему, о котором он размечтался, в которое поверил и которым увлек Берту!.. От этой мысли у него сжималась грудь, он пугался самого себя и своих действий... Но лишь на мгновение, лишь на какой-нибудь час, правда, очень тревожный. Все остальное время беспокойство это неприятным осадком лежало, затаившись, в самой глубине его сердца.
В своих мыслях он создал дерзновенную картину будущего, по его повелению двери сами открывались перед ним. Теперь нужно было претворять мечты в жизнь, и руки у него дрожали, взгляд выдавал тревогу и нерешительность.
К счастью, за две недели до свадьбы он получил пособие из Любляны от Копривника и в придачу кучу самых суровых нравоучений. «Если б он только знал!» — усмехался Сливар. Но двести гульденов разлетелись, как стая воробьев от брошенного камня — только их и видели! Когда Сливар получил свое месячное жалованье, оно показалось ему смехотворным; тщательно все рассчитав, он понял, что на эти деньги семья не сможет прожить и двадцати дней. Да еще дорогая квартира — сорок гульденов в месяц! Она была велика для пятерых — можно было бы обойтись более скромной, особенно его смущало просторное, великолепное ателье. Сливар вполне довольствовался бы мастерской на пятом или шестом этаже, вовсе не обязательно иметь ее на четвертом... Тщательно и трезво обдумал он свое положение лишь через месяц после свадьбы. Первые недели он был так взбудоражен, что у него не было ни времени, ни желания серьезно все взвесить. И кроме того, едва по лицу его пробегала малейшая тень, Берта взглядывала на него с удивлением и страхом. Счастье первых недель было тревожным, Сливар боялся утратить его, чувствуя, будто что-то недоброе поджидает уже за дверью, но что именно, не знал.
Берта жила как во сне: и лицо ее, и каждое слово излучало упоительное юное счастье. Жизнь превратилась для нее в сплошной праздник, руки играючи делали любое дело. Квартира была светлой и веселой — стены, новая полированная мебель, цветы, постланная на столе скатерть — все говорило о том, что здесь живут счастливые люди. Когда Берта отправлялась на рынок или по воскресеньям со Сливаром на прогулку, она со страхом и отвращением смотрела на высокие дома городских окраин, из темных окон которых, казалось, выглядывают болезни и смерть. Совсем недавно по этим самым улицам она шла утром на работу и возвращалась вечером домой, плохо одетая, голодная, с тяжелым бременем в душе; и сейчас, содрогаясь, она окидывала сочувственным взглядом бледные лица с бунтарскими, мрачными глазами, враждебно пронзающими ее, молодую, счастливую женщину.
Старик Сикора с трудом привыкал к новому быту. Сначала он чувствовал даже неловкость, ему казалось, будто все это милостыня. В прежней квартире, тесной и душной, он прожил десять лет, и ему немного грустно было с ней расставаться. По канцелярии он тоже скучал, хотя видеть стал настолько плохо, что с трудом мог различить буквы, и глаза начинали слезиться уже после получасовой работы. Поэтому он распростился с канцелярией за две недели до свадьбы Берты, а затем сидел безвылазно в комнате и в ожидании вечера покуривал трубку; спать ложился рано, едва стемнеет, вставал поздно. Мать Берты ходила по новым комнатам и кухне так же тихо, с таким же спокойным, заботливым выражением лица, как и прежде. Лицо ее было все таким же изможденным и морщинистым — жизнь оставила на нем слишком глубокие следы, чтобы они могли изгладиться. Она покашливала и хваталась за грудь. Коляска Мари стояла у окна: оттуда был виден небольшой садик перед гостиницей, но листва покрылась пылью и увядала, высокие серые стены, вздымавшиеся со всех сторон, заглушали деревья. Глаза Мари по-прежнему были такими же большими и мечтательными, а бледные губы крепко сжаты.
Все они любили Сливара преданно и благодарно. Ателье его было святилищем, куда не смела ступить нога непосвященного. Когда Сливар удалялся туда, они ходили на цыпочках и говорили вполголоса, а чаще всего сидели запершись в спальне или в кухне, только Берта оставалась в прилегающей к ателье комнате, чтобы быть к Сливару поближе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Смеркалось, наступила ясная, теплая весенняя ночь. Окно был открыто, и в комнату проникал неяркий, неопределенный свет — отблески уличных фонарей и свечение неба, впитавшее в себя бесчисленное множество огней столицы, утопавшей в них, как в звездном море. Сливар и Берта говорили вполголоса, с нежностью и все более невнятно, губы слились с губами, глаза закрылись... Больше не было ни настоящего, ни будущего, только всепоглощающая любовь, без времени, без конца и края...
VIII
В сентябре была свадьба. Отпраздновали этот большей праздник тихо и скромно. Сливар не пригласил никого из своих знакомых и словом никому не обмолвился о своих планах — скрылся от всех со своим счастьем, накрепко заперев за собой двери. На свадьбе был только один коммивояжер по имени Альфонс Нойнер, давний знакомый семейства Сикоры, заходивший к ним частенько уже несколько лет. Это был коренастый, видный собой человек с полным, румяным лицом и живыми, слегка лукавыми глазами. И еще были две пожилые женщины, обе швеи, очень болтливые, любопытные, неуемные любительницы посудачить; та, что помладше, была чахоточная, она одна кормила большую семью, года два или три тому назад она бросилась в Дунай, но ее успели спасти; ее обманул какой-то проходимец, выманил пять гульденов, обесчестил и скрылся — это был единственный человек, кто когда-либо клялся ей в любви.
Дни перед свадьбой были для Сливара невыносимыми.
Иногда его обжигала мысль: что он делает, ведь не существует же моста, ведущего к тому прекрасному будущему, о котором он размечтался, в которое поверил и которым увлек Берту!.. От этой мысли у него сжималась грудь, он пугался самого себя и своих действий... Но лишь на мгновение, лишь на какой-нибудь час, правда, очень тревожный. Все остальное время беспокойство это неприятным осадком лежало, затаившись, в самой глубине его сердца.
В своих мыслях он создал дерзновенную картину будущего, по его повелению двери сами открывались перед ним. Теперь нужно было претворять мечты в жизнь, и руки у него дрожали, взгляд выдавал тревогу и нерешительность.
К счастью, за две недели до свадьбы он получил пособие из Любляны от Копривника и в придачу кучу самых суровых нравоучений. «Если б он только знал!» — усмехался Сливар. Но двести гульденов разлетелись, как стая воробьев от брошенного камня — только их и видели! Когда Сливар получил свое месячное жалованье, оно показалось ему смехотворным; тщательно все рассчитав, он понял, что на эти деньги семья не сможет прожить и двадцати дней. Да еще дорогая квартира — сорок гульденов в месяц! Она была велика для пятерых — можно было бы обойтись более скромной, особенно его смущало просторное, великолепное ателье. Сливар вполне довольствовался бы мастерской на пятом или шестом этаже, вовсе не обязательно иметь ее на четвертом... Тщательно и трезво обдумал он свое положение лишь через месяц после свадьбы. Первые недели он был так взбудоражен, что у него не было ни времени, ни желания серьезно все взвесить. И кроме того, едва по лицу его пробегала малейшая тень, Берта взглядывала на него с удивлением и страхом. Счастье первых недель было тревожным, Сливар боялся утратить его, чувствуя, будто что-то недоброе поджидает уже за дверью, но что именно, не знал.
Берта жила как во сне: и лицо ее, и каждое слово излучало упоительное юное счастье. Жизнь превратилась для нее в сплошной праздник, руки играючи делали любое дело. Квартира была светлой и веселой — стены, новая полированная мебель, цветы, постланная на столе скатерть — все говорило о том, что здесь живут счастливые люди. Когда Берта отправлялась на рынок или по воскресеньям со Сливаром на прогулку, она со страхом и отвращением смотрела на высокие дома городских окраин, из темных окон которых, казалось, выглядывают болезни и смерть. Совсем недавно по этим самым улицам она шла утром на работу и возвращалась вечером домой, плохо одетая, голодная, с тяжелым бременем в душе; и сейчас, содрогаясь, она окидывала сочувственным взглядом бледные лица с бунтарскими, мрачными глазами, враждебно пронзающими ее, молодую, счастливую женщину.
Старик Сикора с трудом привыкал к новому быту. Сначала он чувствовал даже неловкость, ему казалось, будто все это милостыня. В прежней квартире, тесной и душной, он прожил десять лет, и ему немного грустно было с ней расставаться. По канцелярии он тоже скучал, хотя видеть стал настолько плохо, что с трудом мог различить буквы, и глаза начинали слезиться уже после получасовой работы. Поэтому он распростился с канцелярией за две недели до свадьбы Берты, а затем сидел безвылазно в комнате и в ожидании вечера покуривал трубку; спать ложился рано, едва стемнеет, вставал поздно. Мать Берты ходила по новым комнатам и кухне так же тихо, с таким же спокойным, заботливым выражением лица, как и прежде. Лицо ее было все таким же изможденным и морщинистым — жизнь оставила на нем слишком глубокие следы, чтобы они могли изгладиться. Она покашливала и хваталась за грудь. Коляска Мари стояла у окна: оттуда был виден небольшой садик перед гостиницей, но листва покрылась пылью и увядала, высокие серые стены, вздымавшиеся со всех сторон, заглушали деревья. Глаза Мари по-прежнему были такими же большими и мечтательными, а бледные губы крепко сжаты.
Все они любили Сливара преданно и благодарно. Ателье его было святилищем, куда не смела ступить нога непосвященного. Когда Сливар удалялся туда, они ходили на цыпочках и говорили вполголоса, а чаще всего сидели запершись в спальне или в кухне, только Берта оставалась в прилегающей к ателье комнате, чтобы быть к Сливару поближе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47