А творения, в которых воплощаются грезы, люди не покупают, и если раньше они ему что-то заказывали, вторично уже не закажут. Работать спокойно и солидно, как Байт, пусть это будут столярные поделки или холопский труд в чужом ателье. Слава богу, что есть такая работа, как говорит Байт, живущий в спокойствии и достатке. Нет больше пути ни вперед, ни вверх; куда пришел, здесь и останешься, будешь только смотреть, как мимо тебя проходят другие. Что ж, разве это не желанное состояние спокойствия и довольства?
Тут он понял, что в мыслях своих остался таким же чужаком, каким был и прежде. Он скрывал эти мысли от всех, ибо люди взглянули бы на него удивленно или даже с осуждением, если бы он хоть чуть приподнял завесу. У здешних людей нет собственных мыслей, слова их как воздух, самп собой понятные, никого не тревожащие — как их ни поверни, нет в них ничего нового и необычного. Чужак прячет свою истинную жизнь глубоко в сердце. Ему нужно притворно улыбаться, чтобы губы его и слова, что он произносит, раскрывали людям не его подлинное, а совсем иное, фальшивое сердце, мнимую принадлежность к числу «своих». А что станет, если откроешь свое истинное лицо чужака? Что будет, если выскажешь правду?..
В декабре Сливар впервые после свадьбы навестил Байта. Он сказал ему, что женился и счастлив. Байт заглянул ему в глаза, увидел морщины на лбу и ничего не ответил. Лишь позднее, после чая, он неожиданно заговорил:
— Знаешь что, Сливар, не сердись на меня, только, может быть, зря ты женился. Ты такой... вечный странник, ни ноги твои, ни руки, ни голова не терпят покоя, ведь я тебя знаю! Я думал, ты разгуливаешь по Парижу, а ты, оказывается, женился!
— Нет, я никуда не ездил. Пока что мы живем хорошо, и все у нас в порядке. Знаешь, Башг, я хотел бы быть таким, как ты...
— Ты уж это говорил прошлый раз, а теперь ты вообще встал на правильный путь. Сам говоришь, что живешь спокойно и всем доволен.
— Да, я живу спокойно и всем доволен,— ответил Сливар поспешно и с некоторым раздражением.
Байт поторопился перевести разговор на другое. Сливар вглядывался в его рассудительное, будничное лицо, вслушивался в его солидные речи, и это спокойное самодовольство показалось ему ужасающе скучным, прямо-таки отталкивающим. Вскоре он простился с Байтом и отправился в город. Он был взволнован и, как заговорщик, втайне радовался своей неудовлетворенности, своим опасным мечтам и стремлениям, отлично сознавая, что все полетит к чертям, если он поддастся искушению. «И все-таки, Сливар, ведь это же твоя жизнь, твое сердце, твои мечты, твои стремления — все это твое, кто может тут что возразить? Будь таким, каким тебя мать уродила — тогда ты либо взойдешь на престол, либо погибнешь в отрепьях нищего, сам себе господин! Нет, что бы это было, если бы даже мечты мои мне больше не принадлежали? Неужели я и в душе должен быть холопом? Байт, скотина, сиди самодовольно в своем дерьме, а я буду бродить по горам и долам с развевающимися волосами, в изодранной одежде, просто потому, что мне этого хочется, и ни у кого не спрошу разрешения!..»
Было уже поздно, прохожие на улицах попадались редко. Мороз крепчал, снег поскрипывал под ногами. Усы и брови Сливара заиндевели, над глазами навис иней. В конце концов он зашел в захудалый извозчичий трактир, пил там до поздней ночи и крепко напился. Домой он вернулся около полуночи. В комнате горел свет, Берта сидела за столом и что-то шила.
Когда она увидела его, на глазах у нее выступили слезы. От этого испуганного, укоризненного взгляда Сливар почти протрезвел и попытался весело, приветливо улыбнуться.
— Ничего, Берта... я не думал, что так получится... Это была просто шальная минута...
Он был глубоко растроган и почувствовал себя виноватым.
— Нет, нет, Берта, голубушка... просто мое сердце иногда бывает таким глупым, таким ужасно глупым, а вообще-то я неплохой человек...
Он так неуклюже, с грохотом придвинул к ней стул, что разбудил старика Сикору.
— Берта, голубушка, ты не сердись... сердце у меня и вправду глупое, но зато руки надежные и работящие... ничего не бойся, я буду тебя носить на этих самых руках... Берта, голубушка...
Берта отложила работу, по щекам ее текли слезы. Она еще никогда не видела его лицо таким бледным и сморщенным, а глаза — кроваво-красными и мутными.
Старик зашевелился на кровати.
— Ты, Берта,— заговорил он сонным голосом,— не смей его бранить! Молодым людям нужно давать немного свободы, особенно если это художники... смотри у меня!..
Сливара охватило противное чувство, и сам он показался себе смешным. Он быстро встал и вышел в другую комнату, а когда в дверях оглянулся на Берту, в глазах его была почти враждебность.
IX
Сразу после нового года профессор Бреннер уволил Сливара — выполняемая им работа была закончена. Расчет получил именно он, а не другие еще и потому, что он был «чужак» и, кроме того, последнее время трудился нерасторопно и не очень старательно.
Сливар медленно побрел домой. Он думал о чем-то совсем другом, о посторонних глупостях, даже о каких-то мальчишеских, веселых затеях, ему было страшно ускорить шаг, страшно ступать слишком твердо; он боялся
тряхнуть головой ж посмеяться над своими дурацкими, несуразными мыслями, чтобы в тот же миг не навалились на него заботы — мрачные и безмерные, они тихо крались за ним, он отчетливо различал их поступь, понимая, что скоро придет минута, и они, словно ватага пьяных подонков, окружат его и, набросившись, станут плевать ему в лицо, грубо срывать одежду. Но пока еще их время не наступило, и он шел как можно медленнее, аабавляясь пустяковыми мыслями, останавливаясь перед витринами, разглядывая женские платья, усмехаясь при виде пестрых афиш, хотя в них не было ничего смешного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47