По дороге мы поболтаем о… как, бишь, его?…
– Олэн… Франсуа Олэн…
– Прихвати с собой досье.
Они спустились вниз. Бло сам нес чемодан, и это красноречиво свидетельствовало о его уважении к Полю.
Олэна направили в двенадцатое отделение, в камеру номер двадцать пять. Это на втором этаже. Дверь выходила на узенькую металлическую лестницу.
Его обыскали, отобрали личные вещи, а взамен дали два одеяла, котелок, ложку и кружку.
Деньги перевели на тюремный счет, и Олэн получил разрешение пользоваться буфетом, точнее, заказывать там подпитку. Костюм все еще выглядел весьма прилично – он был из немнущейся ткани.
Ритм тюремной жизни вошел в плоть и кровь Олэна уже в те минуты, когда он с узлом на спине быстро шел по длинным коридорам. Как будто он только что убил своего товарища на том проклятом вираже в Ницце…
Сантэ раз в десять больше тамошней тюряги, но арестанты везде одинаковы, ибо все они лишены женщин и самого обычного права гулять по улицам, держа нос по ветру.
Камера 12–25 представляла собой квадрат размером четыре на четыре метра. В углу, под краном, стоял унитаз, у стены, на которой виднелись крепления (когда-то там была койка), – складной стол, наверху – два окошка, на полу – шесть арестантов и – по счастливой случайности – шесть матрасов.
Олэн стал седьмым и тоже получил матрас. Вечером, когда все стали укладываться, его оттеснили к самому унитазу.
Среди заключенных оказался один невероятно болтливый тип. Олэн сразу заметил фингал у него под глазом. Должно быть, парню дали на орехи, чтобы он попридержал язык.
На свободе от языкастой жены можно спастись, включив телевизор или погрузившись в кроссворд. Можно удрать в кабачок или сменить болтушку на молчунью. Но в камере вас подстерегает безумие!
Ночью Олэн просыпался всякий раз, когда кто-нибудь вставал пописать. О него спотыкались, пинали и сыпали проклятиями. Спасаясь от брызг, Олэн, как мог, отодвигался и выгибал спину. Мечтал он только о том, как бы поскорее убраться из этого осиного гнезда.
Торговый фургончик-404 так и плясал перед усталыми глазами. Только на сей раз на нем были решетки. «Ох и пришьют мне это дело… запросто пришьют», – подумал Олэн.
С такими мыслями он и встретил рассвет. Потом принесли суп. Болтун что-то робко пробормотал о кормежке и заглох.
Появился восьмой обитатель. Как водевильный мельник, он был с ног до головы покрыт тонким слоем белого порошка. Но отнюдь не муки.
Порошок ДДТ – явственное отличие клошаров, схлопотавших сорок пять дней за бродяжничество, ибо нет другого способа уморить многочисленных обитателей, намертво вцепившихся в волосы и одежду.
Бродяга тупо стоял на пороге, глядя, как семеро сокамерников отступают и толпятся в дальнем углу.
Охранник швырнул еще один матрас через голову новичка и захлопнул дверь, не слушая неизбежных в таких случаях яростных воплей протеста.
Клошар шмыгнул носом. Порошок густо покрывал ресницы, и глаза казались белыми. Ростом он был выше среднего. Руки слегка подрагивали, но не от старости, а от чрезмерного пристрастия к сухому белому вину.
– Что ты натворил? – мягко поинтересовался Олэн.
– Подонки! У них, видите ли, теперь нельзя даже покемарить под Аустерлицем.
Голос бродяги звучал свежо и чисто, как предсмертный хрип. Он наконец отлепился от двери и шагнул в камеру. Легкость движений говорила об относительной молодости бродяги – лет тридцать-сорок. Стало быть, он принадлежал к младшему поколению клошаров.
Болтун проскользнул у него за спиной и принялся молотить в дверь сначала одним, а потом и обоими кулаками.
Бродяга и ухом не повел. Его не принимали. Его нигде не принимали. Люди изо всех сил стараются прогнать клошаров.
– Меня зовут Пралине, – сказал бродяга Олэну, взмахнул рукой, и по камере поплыло облачко ДДТ. – Эта пакость прикончила моих маленьких зверюшек… так что не психуйте, ребята… Я тут всего на сорок пять дней…
– Есть же одиночные камеры, – гневно заметил кто-то.
– Выходит, что нет! Говорят, полный набор! – объяснил Пралине.
Оасовцы, «черноногие», не сумевшие найти место под солнцем, юные хиппи плюс дороговизна (как сказал бы социалист), а в результате – битком набитые камеры.
«Сорок пять дней – это полтора месяца», – подумал Олэн. Через полтора месяца он выйдет на свободу. Клошар – мельчайшая рыбешка в улове полиции. Положение Пралине представлялось ему роскошным. А все потому, что общество пинком в зад вышвырнуло клошара вон.
Ради такого пинка Олэн сейчас с удовольствием сам бы нагнулся. Он ухватил матрас Пралине и кинул в угол подальше от унитаза.
Бродяга уселся, и никому даже в голову не пришло качать права.
Олэн бросил рядом свою собственную постель. Лучше это, чем нюхать чужое дерьмо и ходить в разводах мочи.
Они с бродягой устроились вольготно, поскольку остальные теснились в противоположном углу.
– Ты сам не понимаешь своего счастья, – сказал Олэн клошару.
Тот хмыкнул. Быть может, как раз очень хорошо понимал.
В ту ночь Олэн мгновенно уснул и видел во сне, будто его, заблошивевшего, выгнали из тюрьмы, а Бенедит с хохотом сыплет на него ДДТ.
На свободе люди живут благодаря той роли, которую они играют в обществе: столяр, аптекарь, цветочница, министр, ростовщик…
В тюрьме их различают по нарушениям или «делу такому-то» (если история нашумела): те, кто совершил преступление в состоянии аффекта (когда спутника жизни приканчивают от большой любви); покусившиеся на добродетель (извращенцы, насильники и т. д.); наемные убийцы (самураи среди бандитов); громилы; сутенеры; разнообразные воры (велосипедов, машин, карманники, домушники, магазинные и т.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51