Зато он позаботился об осторожном наблюдении, спрятав в машине передатчик и приказав всем патрулям на колесах следить за ее передвижением.
При этом он категорически запретил останавливать «шамбор» со Шварцами и их пленниками.
Бло, Поль и еще два инспектора тихонько ехали следом в машине с приемником. Все четверо прекрасно знали братьев Шварц.
Олэн настоятельно попросил адвоката вернуться ближе к вечеру со свежим выпуском газет. Он хотел знать продолжение.
И оно не заставило себя ждать. По приезде в Париж братья Шварц отпустили заложников.
Олэн читал дальше, трепеща за логово в Малакофф: фараоны засекли, что бандиты куда-то исчезли неподалеку от Версальских ворот. Кольцо сжималось.
Некий Поль Бовэ, молодой, подающий надежды инспектор уголовной полиции, лежал в больнице Сен-Жозеф между жизнью и смертью: Шварцы ранили его в живот.
Машина сгорела. А братья растворились без осадка…
Олэн с облегчением вздохнул: деньги в безопасности. На фото он узнал арестовавшего его фараона и не стал особенно сокрушаться, что этот тип заработал-таки пулю.
В камере, куда снова отправили Франсуа, тухлое яйцо уже присоединилось к остальным ингредиентам адской смеси. Получилась полная кружка.
Время от времени Олэн поглядывал туда и осторожно помешивал. Еще денек и все будет готово.
Спартак разразился невероятно резкой статьей. Он требовал смертной казни даже за попытку угрожать кому бы то ни было огнестрельным оружием.
«Что на него нашло?» – удивлялся Олэн. Он понятия не имел ни о дружбе журналиста с Полем, ни о том, что кровь, пролитая братьями Шварц, забрызгала и его тоже.
Чудовищное пойло «созрело». Кислота растворила все остальное. Теперь Олэну предстояло отведать гнусной жижи.
Раз двадцать он подносил кружку к губам, но не мог заставить себя это выпить.
Нос он заткнул, но стоило открыть рот – и зубы начинали стучать от омерзения.
Наконец с жалобным стоном Франсуа проглотил отраву и изо всех сил зажал рот руками.
Потом он схватился за горло. Все его существо восставало в отчаянной попытке исторгнуть заразу, словно от этого зависела сама жизнь.
Пот ручьями заструился по лицу, ноги подкосились, и Олэн медленно сполз на пол. Руки все еще цеплялись за горло.
Тело сотрясала дичайшая отрыжка. Сердце, казалось, вот-вот разорвется. Олэн запихнул в рот тряпку. Тут же хлынули слезы, настолько жгучие, что Франсуа испугался, как бы то, что он так отчаянно пытался сохранить в желудке, не вытекло из глаз.
Он инстинктивно прикрыл их согнутой рукой, пытаясь остановить извержение.
Олэна корчили судороги. Он вытянулся и прильнул головой к железной ножке кровати.
Франсуа превратился в сплошное страдание. Тошнота потихоньку отступала, но он боялся шевельнуться. Сердце колотилось то у горла, то где-то в желудке.
Олэн снова застонал. Надо вытерпеть до конца… Например, попытаться представить, что это был оранжад…
Очень медленно, как слепой, он ощупал лицо кончиками пальцев.
Франсуа ждал первых признаков отека. Ждал с яростной надеждой. Так мать ждет чуда у постели больного сына.
Сначала опухать начало вокруг губ. Дрожащие пальцы нащупали маленькие шишечки. Довольно скоро всю кожу от носа до скул крепко стянуло. Левый глаз заплыл. И, лишь запрокинув голову, Олэн мог им что-либо увидеть.
Он опять спрятал кусочек лезвия в плавки и с воем рухнул у двери. Теперь Франсуа боялся, что врачи не успеют вовремя помочь. Боялся взорваться. Он словно гнил изнутри.
Надзиратель открыл дверь и в ужасе отшатнулся.
– Что со мной? Что со мной? – голосил Олэн, выползая в коридор.
Охранник опрометью бросился к сигнальной кнопке. Франсуа, неподвижно лежа посреди прохода, прикрывал бесформенное лицо руками. В ушах гремел сатанинский хохот.
Час спустя он оказался в больнице Френ, в боксе для инфекционных больных.
Врач диагностировал рожистое воспаление. Олэна обработали в перчатках, сделали укол и уложили спать.
На том его страдания не кончились. Наутро на лице образовалось несколько гнойных корок. Зато на теле – никаких следов болезни. Франсуа перепрятал пилку в оконную раму.
Вкус дьявольской микстуры Пралине все еще стоял во рту и в горле.
Олэна посадили на диету. Но пока он лишь мелкими глотками пил воду – это хоть немного освежало полыхающее нутро.
Бокс был на первом этаже и выходил окнами в сад. Он видел глухую каменную стену. Ночью по ее основанию шныряли лучи прожекторов. Однако наверху не было дорожки для часовых с автоматами.
Олэна поместили в крыле здания, параллельном внешней стене. Стало быть, выпрыгнув из окна, заключенный оказывался на свету между стеной больницы и оградой, лицом к жандарму, дежурящему во дворе у прожектора с автоматом под мышкой.
Днем он слышал, как караульный зубоскалит с уборщиками. Голос раздавался совсем близко: максимум – двадцать метров, минимум – десять.
Врач с удовлетворением отметил, что отек спадает. Но гнойные корки свидетельствовали о внутреннем воспалительном процессе, природа которого осталась для медиков тайной. Доктор ни разу в жизни не сталкивался с вирусами этой семейки…
– Еще несколько дней держите его под наблюдением, – распорядился он. – Диета – четвертый стол.
То есть пюре, яблочный компот да липовый отвар. Посещения запрещены, даже для адвоката…
Итак, еще несколько дней – и его вышвырнут обратно, в Сантэ. А там ждет карцер…
Пользуясь шумными дневными часами, Олэн принялся за центральный прут решетки. Пилил он рывками, не пользуясь всей длиной лезвия, а словно покусывая металл.
В результате работало всего несколько зубчиков, и в этом отрывистом покусывании никто не узнал бы шума пилы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51