– Правильно! В такой момент не годится рассчитывать на чужие впечатления. В общем-то, вопросы, которые задали ему коллеги из Пловдива, я считаю вполне уместными, однако с нашей работой они ничего общего не имеют, правда?
– Вот именно. Конечно, я отложу эту поездку до послезавтра, мне бы не хотелось пропустить твою решающую схватку.
– Но, товарищ полковник, это будет не настоящая борьба. Я решил поступить, как мне советовал тренер, нечего лишний раз рисковать. Пусть себе смеется, кто хочет.
– А если Косолапый попытается тебя спровоцировать?
– Слово тренера – закон, по крайней мере для меня.
– Тогда я поеду, а?
– Конечно, на вашем месте я бы сразу ехал. Зачем терять время?
– Ладно, я подумаю. Хотя мне ужасно хочется посмотреть, как ты будешь подниматься на самую высокую ступеньку пьедестала почета. Разве можно отказывать себе в таком удовольствии. Чемпион страны – разве этого мало?
Пырван пренебрежительно отмахнулся, словно хотел сказать, что это ему не впервой.
– Я готов лопнуть от злости из-за того, что не могу с вами поехать, – сказал он и добавил с улыбкой: – Ничего, Косолапый мне за все заплатит!
– Вот видишь?
– Я пошутил. Езжайте спокойно, обещаю, что ничего интересного не будет. Мне будет ужасно неудобно, если вы и в этот раз измените из-за меня свои планы.
– Значит, ты не будешь сердиться, если завтра не увидишь меня в зале?
– Наоборот, даже обрадуюсь. Не верите? Любой из нас тщеславен в той или иной мере, но…
– А когда будем праздновать твою победу?
– Для этого всегда можно найти время. Сейчас для нас важнее всего другая победа!
(Сказать ему, что Чамурлийский уезжает, или не говорить? Генерал дал срок – самое позднее до 14-го… Сколько же дней остается? Три. Ничего себе положение!
Нет, не буду говорить. Отложу до завтра, когда увижу его с золотой медалью на груди).
– До свидания, Пырван, и спасибо тебе за великодушие. Постараюсь вернуться вовремя, но если вдруг не успею, то прими поздравления предварительно.
Мы пожали друг другу руки и разошлись. В этот момент никто из нас не подозревал, как близка развязка этой истории.
В село Перуштица Пловдивской области я отправился на следующий день, 12 июля, сравнительно поздно – часам к десяти утра. Необходимо было сделать кое-какие распоряжения на работе, выслушать доклады своих помощников и самому явиться на доклад к генералу, который, в свою очередь, хотел выслушать меня, чтобы потом доложить о результатах своему начальству. Одним словом, оказавшись с утра между шестеренками служебной машины, я успел выбраться с трудом и, усталый, уселся рядом с потерявшим терпение шофером. Оказавшись в машине, я почти тотчас же заснул, так что в Перуштицу я приехал более или менее отдохнувшим, только с сильной головной болью. Она стала еще мучительнее, когда я уселся напротив дяди Чамурлийского – лопоухого старичка лет семидесяти пяти, с розовым лицом и покрытой белым пухом головой. Такой болтливый и раздражительный старикашка мог бы вывести из терпения и самого спокойного человека. Однако я уже приобрел кое-какой опыт, беседуя с матерью Половянского. Интересно было бы свести их вместе, пусть бы поговорили. Ни один не будет слушать собеседника, так что старикашка в конце концов вскипит и укажет ей на дверь, независимо от того, где они находятся. Точно так же он поступил и со мной, обозвав меня при этом фашистом и столичной штучкой. Я так и не понял за что – может быть, за то, что я пришел к нему с пустыми руками? «Выдает себя за приятеля Петра, а сам кроме приветов ничего не привез. За кого вы меня принимаете?» Я ему сказал, что я коллега Чамурлийского, в этих местах проездом, и что его племянник просил меня узнать, как здоровье любимого дяди. «За кого вы меня принимаете?» Петр всегда посылает ему то деньги, то что-нибудь из одежды, и по почте посылает, и с оказией, так что мне не к лицу прикидываться дурачком и прятать посланные деньги. Срамота и грех перед богом обманывать старого человека… Я прямо растерялся. Хорошо еще, что к тому времени я уже узнал все, что мне было нужно, и спокойно мог уйти. А до этого?.. Дядя начал свой рассказ с самого рождения Петра – тот, оказывается, родился в сорочке – знамение! – и слово за слово начал говорить о своем собственном безрадостном детстве, таком же тяжелом, как и детство его сестры, матери Петра. Она была первой красавицей в селе, кровь с молоком, какие люди к ней сватались – купцы, важные птицы, а она кроме учителя ни на кого и смотреть не хотела. А учитель этот из красных самый красный.
Я нарочно его не перебивал, боялся, что если он вдруг остановится, то его уже как испорченный патефон завести не удастся – пружинка сломается, и придется пластинку вертеть пальцем. Но, слава богу, до этого дело не дошло, хотя несколько раз мы были на волоске от такого поворота. Как бы то ни было, мне удалось отсеять необходимые сведения. Они скорее подтверждали версию о настоящем Чамурлийском, то есть, если принять слова старика за чистую монету, то Чамурлийский и есть Чамурлийский и нам остается только краснеть за свои отвратительные предположения. Дядя не раз беседовал со своим племянником, вместе они вспоминали давние времена, причем память Петра была просто феноменальной – он помнил о событиях, которые произошли в самом раннем его детстве – однажды, например, он проглотил металлическую застежку от дамской подвязки и чуть не задохнулся, благо мать сунула ему два пальца в горло и вытащила ее.
– А может быть, это вы сами ему напоминаете, ваша-то память тоже вам не изменяет, – расспрашивал его я, пытаясь установить правду: действительно ли Чамурлийский помнит подробности своего детства или дядя невольно оказал ему услугу и помог собрать необходимые сведения о присвоенной им биографии другого человека?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70