– Мы отнюдь не отрицаем заслуг Петра Чамурлийского. Кстати, вы давно знакомы? Может быть, еще с тех времен и с тех пор постоянно видитесь? Или эта дружба возникла лишь в последнее время?
Вспыльчивый, словно порох, старик снова обиделся, и кислая гримаса исказила его отечное лицо.
– Может, вы попросите меня рассказать вам о его отце? Да вы вообще слышали что-нибудь о Тодоре Чамурлийском?
– Слышали, конечно, но дело не в этом.
– Тодор был… эх, да таких людей теперь и не осталось! А с Петром мы и вправду только недавно сблизились. И года не прошло. Очень я жалею об этом.
– Но вы ведь давно знакомы? – спросил Пырван.
– Как это давно, почему давно? Я же вам сказал.
– Подождите, тут что-то неясно. Вы были друзьями с его отцом. Вместе сидели в тюрьме, но с сыном впервые познакомились в прошлом году. Мы вас правильно поняли?
– Ну да! С Тодором я познакомился в тюрьме и никого из его семьи никогда не видел. Знал только, что жена его умерла и что у него остался один сын. Но это долгая история, – махнул рукой он.
– Мы вам будем признательны, если вы нам ее расскажете, товарищ Максимов!
Наш хозяин перевел на меня взгляд и пожал плечами:
– Так и быть… В начале 1944 года я был приговорен к пятнадцати годам строгого режима согласно закону о защите государства. Так я оказался в Центральной тюрьме, в отделении для политических преступников. Там я встретил Тодора Чамурлийского, бывшего учителя географии. Мы подружились очень быстро. Он обладал способностью располагать к себе окружающих. Оптимизм этого человека был неиссякаем, его шутки переходили из уст в уста, и их знали все обитатели Центральной тюрьмы. Как-то раз…
Мы с Пырваном терпеливо выслушали несколько историй, подтверждающих исключительные качества бывшего учителя географии, ни разу не перебив рассказчика. Его лицо между тем изменилось – воспоминания смягчили его черты.
– Прежде чем его перевели в тюремную больницу, где он провел последние часы своей жизни, – продолжал старик, – Тодор дал мне цепочку для карманных часов и взял с меня обещание, что как только я окажусь на воле, то найду его сына и передам цепочку ему. Когда Петру исполнилось шестнадцать, он подарил ему эту цепочку вместе со своими карманными часами, которые считались семейной реликвией. Через два дня его сын исчез. Через месяц он прислал весточку из Марселя. Писал, что вступил в Интернациональную бригаду и едет сражаться в Испанию. Еще три года спустя прислал письмо из Парижа и после этого снова как в воду канул. Тодор уже и надежду потерял увидеться с ним когда-нибудь. Но вот как-то ночью – насколько мне помнится, зимой 1943 года – раздался стук в дверь. Это был он!.. Вы сами знаете, когда человек сильно взволнован… разговор у них вертелся все вокруг мелочей. Цепочка от часов Петра сломалась, и он отстегнул ее, чтобы показать отцу. Тодор спрятал ее в карман, чтобы на следующий день отнести ее в ювелирную мастерскую для ремонта… Они налили себе по стопке ракии. Тодор успел узнать, что сын его скрывался в горах Греции, партизаны проводили его до самой границы. "Ладно, завтра расскажешь мне все по порядку, а теперь давай спать, а то у тебя уже глаза слипаются". Однако на следующий день рано утром двери их дома задрожали под ударами прикладов. Полиция! Отец перепугался, но Петр и бровью не повел. "Дай лестницу, – только и сказал он. – Подержи, чтобы я не упал!" И вскарабкался по ней на чердак. Прежде чем закрыть чердачное окошко, Петр улыбнулся отцу: "До свидания, папа. Не бойся, как-нибудь выберусь!"
И действительно, он сумел выбраться без единого выстрела, перепрыгнув на крышу соседнего дома. Весь следующий день он провел в судебной палате и той же ночью на попутном грузовике отправился к югославской границе. Шоферу Петр сказал, что он агент полиции, даже показал ему какое-то удостоверение. После того, как он пересек границу, Петр известное время скитался по всей Шумадии, пока в конце концов не попал к югославским партизанам. В Болгарию он вернулся уже после Девятого сентября…
Об этих последних событиях, – сказал Максимов, – я узнал уже от самого Петра. Не помню точно когда, но как-то раз он повел меня на то место, где стоял их дом, чтобы показать, как он перепрыгнул с одной крыши на другую. Только теперь от дома и следа не осталось. "Вот здесь он был, – показал он мне на одно из новых жилых зданий. – Хотя, нет, не могу сказать с уверенностью". Мы посмеялись. "Так же, как и я теперь уже не уверен, где раньше был кинотеатр "Арда".
Он шутливо заметил, что прыжок его был чем-то исключительным, и все сравнивал себя с каким-то Тер… мер… Ованесяном.
"Папа, возмутился тогда мой собственный сын, как же ты можешь не знать, кто такой Тер-Ованесян, как тебе не стыдно!" Ну вот, теперь знаю… Да. А мой сын, кстати, подложил мне такую свинью, что до сих пор не могу выпутаться из этого неприятного положения…
– А что было дальше? – не вытерпел Пырван.
– Дальше? – Максимов насупил брови, собираясь с мыслями. – А что могло быть дальше? Жандармы совсем замучили Тодора. Мурыжили его недели две – то заберут, то дня на два отпустят, и в конце концов передали дело в суд. В тюрьму Тодора привели с одной сменой белья и с цепочкой сына. Он тогда все радовался, что не отнес ее к ювелиру. "Петр сам ее починит, только бы нашелся добрый человек, который смог бы передать ему цепочку. "Страшимир, – попросил он меня, – сделай мне одолжение, ни о чем тебя больше не прошу. Обними его вместо меня и накажи никогда не расставаться с этими часами, его деды и прадеды носили их с честью". Это и была его последняя просьба.
Как только я очутился на воле, то первым делом бросился искать Петра, чтобы исполнить предсмертную волю его отца и передать ему цепочку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70