Я попросил его временно выбросить это все из головы и думать только о борьбе и о своем противнике. Я нарочно не стал говорить ему о самой последней новости, которая, честно говоря, почти повергла в панику меня самого. Последняя новость… ну вот, только этого не хватало! "Вы это серьезно? Неужели его отъезд так важен?" "Да, важен. И дата уже назначена – 16 июля. Самолет вылетает 16 июля в десять утра. Петр Чамурлийский должен лететь в Милан. Он уже получил все необходимые инструкции и полномочия для переговоров с представителями итальянских фирм. Если мы хотим остановить его, то нужно уведомить министра, а если при этом мы умолчим о подлинных причинах нашей просьбы, министр устроит скандал и даже может пожаловаться выше".
– Ничего говорить не будем, – недолго думая, отрезал генерал и стал считать вслух, загибая пальцы. – Сколько дней у нас остается? Один, два, три, четыре – чудесно! Целая неделя!
– Да, но как бы птичка не упорхнула раньше. Нигде ведь не написано, что Чамурлийский должен отправиться в путь в самый последний день. Пересечет границу – потом ищи ветра в поле.
– А если он все же вернется? Ведь мы тогда со стыда сгорим!
– Он может вернуться и несмотря на это… Раз он не почувствовал, что тучи над его головой сгущаются, почему бы ему не вернуться? Чем ему тут плохо? Глупо, конечно, рассчитывать на это. Интуиция мне подсказывает, что он давно уже ждет, чтобы наступил подходящий момент. Он уже достаточно служил, пора и о себе подумать. Особенно после убийства Половянского. Будет себе греться на солнышке на каком-нибудь фешенебельном пляже и радоваться тому, как ловко обвел нас вокруг пальца.
– Ты говоришь так, будто он и вправду…
– А как же иначе? Раз он уезжает и никто не в силах его остановить, я просто должен предполагать худшее.
– Ну, и что ты предлагаешь?
– Что я предлагаю? Да ничего я не предлагаю!
– Самое простое – не давать ему выездной визы. Однако под каким предлогом? Тут опять все упирается в министра, которого в таком случае нам придется посвятить в наши дела.
– Да, просто заколдованный круг какой-то. – Ладно, предположим, что это мы сделаем, но ведь остается самое важное – человек! Мы оскорбляем достоинство гражданина, отказывая ему в законных правах. Не буду говорить о том, что этот человек не раз рисковал жизнью, защищая идеи, которым все мы служим. Речь идет просто о человеке, рядовом гражданине. Он нам такой тяжкой обиды не простит, даже если ничем и не выдаст своих чувств. Видите, как все сложно?
– Да, но подобная деликатность кажется смешной, если только на миг предположить, что Чамурлийский вовсе не Чамурлийский, а некто, работающий на иностранную разведку. В конце концов безопасность государства превыше всего!
Генерал неопределенно покачал головой:
– Неужели вы не понимаете, что нет ничего проще, чем взять и арестовать его. Но и труднее этого ничего нет. А уж способ выбраться из заколдованного круга ты сам должен знать!
Больше он ничего не сказал.
Конечно, мне этот способ известен – мобилизовать все силы, забыть о сне и еде, но во что бы то ни стало разрешить загадку школьной фотографии, пока еще не поздно. Говоря «поздно», я имею в виду то, что Чамурлийский может получить выездную визу, уехать в Милан, а нам останется только гадать, вернется он или нет; или другой вариант – Чамурлийский не уедет, но тогда придется отвечать за все возможные последствия.
Какой из двух вариантов выберет генерал, если из моей затеи ничего не выйдет? Неужто позволит Лже-Чамурлийскому улизнуть, не дав нам возможности узнать, как его зовут? Нет, просто не верится. Хотя все эти рассуждения генерала о правах человека… Значит, опять все ложится на мои плечи.
А в то же время соревнования продолжаются. Я должен на них присутствовать и притворяться, что все идет без сучка и задоринки. И все из-за Пырвана. Если он узнает, что Чамурлийский через несколько дней уезжает в Италию, он ни о чем другом думать не сможет. Я сообщу ему об этом поздно вечером, когда закончится турнир. Да, действительно, роковое стечение обстоятельств. Из семи дней, которыми я располагаю, четыре можно считать потерянными, потому что – что греха таить – Пырван мне необходим. Он принял это дело близко к сердцу и занимается им с таким усердием, с каким никто другой этим не займется. Незаменимых людей нет, говорит генерал, и я с ним вполне согласен, но говорит он это совсем по другому поводу. Теперь же, истерзанный сомнениями, обеспокоенный отсутствием времени и предчувствием, что ничего не успею сделать, я, кажется, так не думаю. Как бы то ни было, Пырван не должен догадываться о том, как мне его не хватает.
Я люблю бывать в зале "Универсиада". Там "чисто и светло", как сказал Хемингуэй. Мне нравятся и осветление, и просторные, облицованные мрамором фойе, и прекрасная акустика, и крепкий кофе. Для меня неважно, что там проводится – спортивные соревнования или концерт. "Универсиада" всегда привлекательна благодаря своей обстановке. А в подтверждение могу сказать, что до сих пор не решил, что мне более приятно – само соревнование или перерыв. Кажется, второе…
Соревнования начались, и я, наблюдая за первыми схватками, понял, что ничего в этом спорте не смыслю. "Мельница", "ножницы", "крючок", подсечка, подножка – все эти восклицания знатоков только еще больше меня запутывали, и, пока я разбирался, что происходит на ковре, положение изменилось в пользу другого борца. Теперь он взял инициативу в свои руки, применяя удачные контрприемы. Те, кто думает, что в вольной борьбе все сводится только к грубой силе, к яростному желанию во что бы то ни стало уложить противника на лопатки, в корне неправы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70