Кондиционеры и компрессоры шли нарасхват. Для меня это было
загадкой.
Известно же, что человеческий несовершенный организм плохо переносит
тепмературные колебания больше, чем в пятнадцать градусов. Он заболевает.
Он подвержен вирусным инфекциям. У него больше времени уходит на работу.
Словом, он чувствует себя все хуже и хуже.
А мы хотели веселиться. Мы хотели пить и танцевать. Мы хотели одеться
на Рождество совершенно легкомысленно. Если бы во Флориде был принят
закон, не позволяющий владельцам магазинов, кафе, ресторанов и прочих
публичных мест опускать температуру воздуха в помещениях ниже пяти
градусов по Фаренгейту, всем сразу стало бы лучше. А уж как бы выиграли
энергетики!
Но такой свистопляски с погодой на Рождество я не помню с детства.
Лодердейл стоял вывернутый наизнанку: снаружи было по-весеннему тепло, во
всех помещениях - искуственный холод. Это немедленно породило какой-то
свежий, доселе не появлявшийся на свете вирус группа, и он косил население
направо и налево.
Это была забавная и сумотошная пора. Кажется, я все дни проводил в
беготне и разъездам, причем по тем местам, где не только не предпологал,
но и не хотел бывать, встречаясь с людьми, такими же шумными и
суматошными, как я, с которыми почти не был знаком и не собирался
знакомиться ближе. Словно со стороны я слышал звук собственного голоса, не
умолкавший ни на час; я без устали обсуждал несуществующие проблемы,
красноречивый и громкий, как оратор на трибуне, причем теперь я не могу
вспомнить, почему я кричал там, где можно было говорить тихо и говорил
кучу сущей чепухи, когда можно было промолчать. Город наводнили приезжие,
в порту покачавался на воде лес из новоприбывших яхт, прибывали все новые,
а местные как раз уходили, все было в движении, все гудело и суетилось,
как в пчелинном улье, но только таком, где все пчелы внезапно сошли с ума.
И именно среди этой предпраздничной суматохи я вдруг обнаружил, что
думаю о Лу Эллен. Нет, это не значит, что я не думал о ней раньше, но
раньше мои мысли текли согласным, последовательным потоком; я теперь они
метались, как солнечные зайчики, мешались, прыгали у меня в голове,
возникали и исчезали еще прежде, чем я успевал их обдумать. Словно она и
все мои раздумья о ней навечно поселились на дне моего сознания и
выскакивали оттуда при каждом удобном случае.
И я заметил, что это бузумие поразило не только меня. Рут Михан, одна
из суточных официанток, стала вести себя странно и порывисто, и в конце
концов утонила в море, купаясь среди ночи. Ее вынесло отливом в бухту, и
там ее нашел один из наших рыбаков. Говорили, что она просто накачалась
наркотиками. Кажется, говорили даже, что она оставила записку, так что
дело пахло почти самоубийством. Для ношего городка такое событие -
сенсация, и общее умопомешательство тут же заствило всех бегать и кричать,
что надо непременно что-то сделать, что это же ужас, но в конце концов все
ограничилось тем, что кого-то послали за ее сестрой в Нью Гемпшир, - судя
по всему, это была единственная ее родственница.
Бруд Сильверман, позаимствовав тягач у Лесси Дэвида, сбил им огромную
сосну у канала примерно в миле от Ферн Крест. Причем на скорости
совершенно безумной - сто двадцать. Зачем он поехал туда так поспешно,
никто так и не сумел выяснить, но самое поразительное то, что на машине не
осталось ни царапинки.
А Майер "кильнулся".
Потом он сказал, что чувствовал себя весьма станно. Как будто был
очень далеко отсюда. Прогулка по пляжу, купание, пара упражнений - все это
мы проделывали каждое утро, и в то утро, как обычно, он был в полном
порядке. Мы уже возвращались домой, как вдруг, на середине подъема, он
остановился, смотрит на меня и говорит глубокомысленно:
- Я думаю, Трэв, я...
Я жду продолжения. Он улыбается, закатывает глаза и валится ничком на
теплый песок. А он огромный, как медведь, к слову сказать. Я хватаюсь за
голову, первое, о чем я думаю - инфаркт. Я переворачиваю его, стряхиваю
песок с лица и поспешно прикладываю ухо к его огромной волосатой груди.
Что я в этом понимаю? "Тум - БУМ, тум - БУМ, тум - БУМ." Может быть,
слишком сильно? Но это естественно, мы же только что плавали, Какая-то
случайная толстая и очень сердобольная женщина хватает детское песочное
ведерко, наливает полное воды и пытается отмыть Майера от песка,
набившегося и в волосы, и за шиворот. Я тем временем поджидаю "скорую". У
нас на пляжах это дело хорошо поставлено. Они появились через четыре
минуты. Меня пускать не хотят, пока я не говорю, что был рядом с ним все
это время.
Скачка с сиреной и фонарем. В приемном покое, как и во всех
помещениях в городе, жуткая холодрыга. Майера накрывают одеялом и куда-то
увозят, а я остаюсь у дверей. Я хожу туда-сюда, чтобы согреться. Черт бы
побрал всех этих медиков, у них никогда ничего нельзя выяснить. Ваши
вопросы они либо игнорируют, либо отвечают коротко и непонятно.
Появляется тощий мрачный врач, фамилия Квелти, лечащий врач Майера. Я
отвечаю на его вопросы в надежде, что он ответил и на мои.
Ничего подобного! Он просто заполняет какую-то форму и отдает ее
строгой седой сестре, и она удаляется, - шагом, свойственным лишь
медсестрам, учительницам и военным.
- Где он будет находиться, в каком отделении? - спросил я со слабой
надеждой.
- Кем вы приходитесь пациенту? - вместо ответа спрашивает врач.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85