– Надо же, как я низко пала за один семестр, – говорю я.
Он приподнимает бровь и прикладывает палец к губам. Я озадаченно хмурюсь. Взяв карандаш, он ищет взглядом чистый листок бумаги, что оказывается непростой задачей.
Сидя за столом, я обычно машинально рисую всякие закорючки. На всех моих бумагах встречаются цветы, буквы, какие-то строения и разнообразные наклейки. Причем это не просто закорючки. Я еще разукрашиваю их разными фломастерами.
Перевернув один листок, он нашел свободное местечко.
– Ваш кабинет, возможно, прослушивается, – пишет он.
– Это незаконно, – пишу я в ответ.
Он предупредительно щелкает пальцами и кивает. Осматривая провода, он болтает о какой-то ерунде. Когда он развинчивает телефон, я вижу потайной микрофон. Он прикладывает палец к губам и берет ручку.
– Это устройство также и для подслушивания разговоров, – пишет он.
Я уже упаковала цифровой фотоаппарат, который держала на случай особых событий – таким, к примеру, был день, когда мы провожали Тину во Флориду и Клара сделала для нее оригинальный тортик. Он изображал туловище в бикини, а вместо грудей торчали маленькие круглые кексики. И в центр каждого было воткнуто по вишенке. Его кофейная глазировка к тому же напоминала цвет кожи Тины. Тогда я пользовалась им в последний раз. Порывшись в коробках, я выуживаю фотоаппарат. Батарейки еще не сели.
– Это ничего не докажет, – пишет он о фотографиях.
Я делаю пару снимков.
– Вы могли установить его сами.
– А может, вы поддержите меня? – пишу я. Он пожимает плечами и пишет:
– У меня дети. – Его дочь получила льготную стипендию, выделяемую для детей постоянных сотрудников. Джимми нужна работа, и особенно эта работа.
Я пишу:
– Можно я возьму это для моего адвоката, или это собственность колледжа?
Он закрывает глаза, а я засовываю микрофончик в одну из коробок.
Пока он завинчивает телефон, приходит вахтер с дополнительными коробками.
– Мне очень жаль, что вы уходите, я только не понимаю почему, – говорит вахтер.
– Так бывает, – говорю я ему. Незадолго до ланча мы втроем заканчиваем сборы. Вахтер грузит служебный микроавтобус, опустив задние сиденья. Машина под завязку загружена моими коробками. Он ставит одну коробку мне на колени, а вторую в ноги. И все равно придется сделать вторую ездку.
Джимми отвез меня домой, помог разгрузиться и вызвался сам привезти оставшиеся коробки, чтобы мне не пришлось еще раз возвращаться в колледж.
Когда он возвращается со второй партией, я предлагаю ему горячий шоколад или кофе и бутерброды с тунцом. Он соглашается на кофе с бутербродами.
Пока кофе заваривается, он сидит за столом.
– Лиз, в Фенвее сейчас творится много несправедливого. Знаете, я ведь отказался, когда директор попросил меня оборудовать кабинеты потайными микрофонами. Должно быть, он нанял для этого какую-то частную фирму. – Он так долго помешивает ложкой кофе, что, кажется, скоро протрет дырку на дне чашки. – Я не слишком-то горжусь собой сейчас, – добавляет он.
Мне хочется как-то успокоить его, но я также понимаю, что без его помощи мы не сможем доказать этого незаконного прослушивания. Даже и с его помощью наши свидетельства могут быть поставлены под сомнение. Бейкер может заявить, что это была шутка или что он вообще не понимает, о чем идет речь.
– Дело в том, Лиз, что я знаю, какой вы отличный педагог. Эллен нравились ваши занятия. – Эллен его старшая дочь. – Я не понимаю, как вам могли дать плохие отзывы.
– Спасибо и на том. – На моем горячем шоколаде образовалась пенка, я сняла ее и скинула на блюдечко. – Вы же слышали то, что касалось беременности.
– Угу. Слышал. В колледже ходили слухи о вашей внезапной любви к восточной кухне, но это ваше личное дело. – Он взглянул на меня. – Чем старше я становлюсь, тем меньше у меня возникает желания судить людей. А как к этому относятся ирландские католики?
– Нормально.
Мы достаточно долго обсуждали все религиозные доводы «за» и «против», как правило выдвигаемые напористыми студентами, которые выступали за законное разрешение абортов и права гомосексуалистов.
Джимми вскоре уходит, а я остаюсь сидеть за столом, не представляя, что дальше делать. Из-за этих «жучков» я не могу позвонить никому из коллег, боясь подвергнуть их опасности. И Питеру мне также пока не хочется ничего говорить.
Звонит телефон. Я начинаю тихо ненавидеть телефоны. Они продолжают приносить несчастье. Это звонит медсестра Бронк.
– Ваша медицинская страховка аннулирована.
Я понимаю, что Дэвид, видимо, вычеркнул мое имя из страхового полиса.
Какой поганый день. Я звоню моему адвокату.
Кэрол, как обычно, сразу подходит к телефону и, выслушав меня, спрашивает:
– Ты подписывала какие-нибудь документы?
– В колледже или с Дэвидом?
– И там и там. В обоих случаях.
– Нет.
– Хорошо. По условиям страхового полиса Дэвид не имеет права лишить тебя страховки.
Дай мне номер вашего полиса, и я позвоню его адвокату и потребую разделения полисов. Мы обсуждаем мое незаконное увольнение.
– Знаешь, я отношусь к разряду бунтарских адвокатов. Есть множество глупых решений, которые так и не доходят до суда. Это одно из них, – говорит она. – Не беспокойся, – добавляет она напоследок и отключается.
«Не беспокойся» – это одна из тех фраз, после которой в тебя обязательно вселяется беспокойство, даже если до этого ты и не думала беспокоиться. Как будто у меня нет множества других поводов для беспокойства. Я жду ребенка от горошка, который не является моим мужем, с работы меня выгоняют, якобы за некомпетентность, мне отказывают в медицинской страховке, и у меня не никакой надежды на развод.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83