— Где-где?
Пришлось рассказывать о домике-посте на три тысячи восемьсот двадцать пятом километре железнодорожной трассы Москва-Владивосток, в котором наш друг, по всей видимости, кует маленькое подобие себя. Рассказ мой был без некоторых частных подробностей. Например, как мы с Резо, чавкающие колбасой, были взяты в полон кустодиевским вертухаем по имени Фрося.
Затем я вручил генералу Орешко дискеты, выразив слабую надежду, что эти заминированные заряды помогут очистить от скверны нашу землю.
— Не надо красивых слов, Саша, — предупредил генерал. — Разберемся.
— Знаю я ваши разборки, — махнул я рукой. — Как в бане, друг другу спинки мылите…
— Если б только спинки, — хохотнул Никитин.
— Рули прямо, водило, — огрызнулся Орешко. — Что вы знаете о полетах в высших сферах?
— Ни хрена, — признался я. — Но догадываемся, что сифон гуляет в высших сферах.
— Ничего, Алекс. Вылечим. Огнем и железом. Всему свое время.
— Ну-ну, — не поверил я. — Так уже лечили огнем и мечом. Толку-то?
— Ничего-ничего. Всему свое время, — повторил генерал Орешко. И добавил: — Спасибо за службу.
— Пожалуйста, — буркнул я.
Всему свое время. Формулировочка удобная. Светлых времен можно ждать до скончания века. Этих самых гнид, курв и ублюдков.
И я бы согласился ждать естественной кончины всей этой нечисти. Да вот беда — размножается она скоро, плодя себе подобных. Гнида порождает гниду, но ещё более агрессивную, курва — курву, ещё более жадную и ненасытную, ублюдки — ублюдков, ещё более мерзких. Увы, на нашей почве, удобренной кровью и пеплом, все эти гнилостные процессы происходят ударными темпами. Трупные злаки прорастают на поле нашей жизни. И выход только один — косить их под корень. Без выходных. И праздников.
— Ну, ты чего, брат, нос повесил? — хлопнул меня по плечу Орешко. Еще покуролесим. Обещаю.
— Покуролесим? — с сомнением хмыкнул я.
Мы помолчали. Кружили поля, весенняя изумрудная дымка висела над ними.
— Ну ты, Саня, того… Не очень, — сказал Орешко. — Мутные времена, да, но и веселые. Никакого застоя в чреслах и членах, — и заговорщически подмигнул.
— В чем дело? — насторожился я. — Интригуешь, начальник?
— Кто-то хотел в стольный град Париж?
— Хотел и хочу.
— Там, брат, смажа.
— И кто кого?
— Хлопнули Кулешова, тебе известного. А вот кто? Я бы на тебя, Алекс, погрешил, да у тебя алиби, — хохотнул довольно мой боевой товарищ.
— А у вас алиби?
— Ты что? Нам-то зачем? Упаси Боже!
— А какие детали?
— Официальная версия: неосторожное обращение с электроприборами. Не в ту, значит, розетку дипломат тиснул свой прибор.
— А не работа ли это нашей общей знакомой? — спросил я.
— Кого это?
— Хакера, мать его так!
— Ты что, Александр? — укоризненно посмотрел на меня генерал в ефрейторском звании. — Аня? Ей-то зачем?
— Ну, разлюбила своего бывшего мужа, — солгал я. — До полного отвращения к нему.
— Иди ты к черту! — гаркнул Орешко. — Я её знаю.
— Женщин никто не знает, — отвечал я с философской невозмутимостью. И подвел итог: — Как я понимаю, Париж опять в мираже. Для меня.
— Пожалуйста! — нервно вскричал генерал. — Можно и в Париж. И в Рио. И на Канарские острова. Куда хочешь?
— Нет, лучше в свою родную деревеньку. В глушь, — успокоил я товарища.
— И то верно, — облегченно вздохнул государственный чин. — На хрена нам Эйфелевый штырек? У нас свой есть… Это я про Останкинскую иголочку…
— Существенное замечание, — буркнул я.
Между тем мы подъезжали к аэропорту. Напряженный самолетный гул снова манил в небесную глубину. Нет, на сей раз вылет для меня откладывался. Меня ждала автостарушка, заржавевшая вконец на стоянке. И полет на ней к родным стожкам.
Обсудив ещё некоторые несущественные вопросы, мы стали прощаться. Я напомнил о Резо. Дня через три его можно будет эвакуировать из любвеобильных объятий железнодорожной девы. Мне пообещали, что операция пройдет тактично и аккуратно. Женщины — наше богатство, как лес, газ, нефть, золото и алмазы. Их надо беречь, женщин.
Тут Никитин вспомнил, что про меня спрашивала девочка Полина (через Нику), я её интересую как объект журналистского расследования.
— И все? Только как объект? — опечалился я.
— И как самец. Быть может, — ухмыльнулся мой товарищ.
— Подлец, — тукнул я его по шее. И предупредил ещё раз, что Ника для меня как сестренка. Младшенькая. И если он будет её обижать…
— Ага, — вздохнул Никитин. — Их, пожалуй, обидишь. Языки у них как ножи…
— Но без них тоже нельзя, — заметил генерал Орешко, муж и любовник. В смысле, без дам нельзя. Как, впрочем, и без ножей.
С этими философскими утверждениями трудно было спорить; никто и не спорил. Мы обнялись — и разъехались. Кто в центр все распадающейся империи, а кто на её окраину, в дорогой, прошу прощения за высокий слог, сердцу уголок. В смородинскую глухомань, где тишь, да гладь, да Божья благодать.
Я ошибся. Божья благодать не оставила мою малую родину, а вот что касается тишины… Бодрый перестук топора и яростно-радостный лай Тузика встретили меня.
Ба! Про баньку-то я совсем позабыл. А она, крепенькая и ладненькая, уже мостилась на огороде, точно стояла здесь испокон века. Вокруг неё суетилась бригада молодцов из четырех человек, возглавляемая бригадиром Евсеичем. Молодцы были мне знакомы по конфликту в местном ГУМе, когда они летали по прилавку, полкам и бочкам с сельдью. Тихоокеанской. Заметив меня, дед Евсей несказанно обрадовался:
— Во! Хозяин возвернулся! Владимирыч, принимай работу во всем объеме! — искренне радовался старик. — Красоту-лепоту наводим последнюю, ей-ей! С легким паром да молодым жаром!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192