На противоположном берегу мок ЦПКиО им. М.Горького с «Колесом обозрения». Из парка доносились модный мотивчик песенки и запах пережаренного общепитовского шашлыка. Мы с Никитиным переглянулись, сглотнули голодную слюну и отправились на встречу. В дом, который был построен в эпоху расцвета советского монументализма: гранитные грудастые крестьянки с серпами встречали нас у входа. Пряча свои детородные органы от опасных орудий сельскохозяйственного производства, мы прошмыгнули в подъезд. Один раз не только палка сучковатая стреляет, а и баба каменная серпом стрекает, ей-ей!
Я уж, грешным делом, решил, что у нас будут ломать ксивы или переспрашивать пароль со славянским шкафом и тумбочкой, да, к счастью, все обошлось без этих формальностей. Встречал нас молоденький служивый с лицом бывшего комсомольского активиста. Никитин знал его, видимо, с самой положительной стороны; они кивнули друг другу, как разведчики в тылу врага, и удалились на кухню. Пить чай. Я же отправился в гостиную на конфиденциальную беседу. С госпожой Ш.
К моему облегчению, мать Рафаэля оказалась женщиной милой, симпатичной, без барских замашек. Что может быть страшнее стервы высокопоставленного муженька, считающей, что мир теперь у её ног, которые она изредка раздвигает, выполняя нетрудоемкую работенку в супружеской койке.
Нинель Шаловна (так звали мою собеседницу), вероятно, полностью испытала прелести коммунистического быта и бытия с карьеристом, торопливо шагающим к зияющим высотам власти, и поэтому сумела сохранить в себе естественность и простоту. По её словам, ошибку она совершила ещё тогда, когда работала вальщицей на суконной фабрике имени Анастаса Микояна. Согрешила она, нет, не с руководителем коммунистической партии, а с посланцем солнечной Гранады — пылким Хосе-Родригесом, направленным антифашистской ячейкой для обмена опытом. Что-что, а опыта у Хосе хватило на весь девичий коллектив суконной фабрики: через положенный срок десяточек чернявеньких хосенят уже носились друг за дружкой по фабричному двору, напоминая мамам о яростных ночках любви с испанским сеньором, отозванным на родину по причинам постоянных международных скандалов. Скандалы устраивали отечественные мужланы, которые, кроме дрына из забора, ничего не могли противопоставить гранадскому гранду.
Нет, Нинель Шаловна не считает рождение сына ошибкой. Ошибка её в другом: когда поступило предложение от комсомолького вожака ехать покорять столицу, она, дурочка, согласилась. И вот плачевный результат — Рафаэль с мужем на ножах. А ведь дружили. До совершеннолетия сына. Когда супруг в день рождения мальчика пошутил, подарив ему резиновую, надувную куклу. При гостях. Разумеется, тонкая натура Рафаэля была оскорблена… Потому что с девочками мальчик не водится. Дружит только со сверстниками или постарше. (Мама, как я понял, не догадывалась о криминальных слабостях сына.) Любит театр режиссера…
Тут Нинель Шаловна запнулась, пытаясь вспомнить фамилию современного Станиславского. Не вспомнила. А я был слишком далек от театральных подмостков, чтобы знать, какими культурными мероприятиями ныне увлекается гомосексуальная молодежь. Хотя сию деталь (театральную) отметил. Про себя.
Затем задал ещё несколько вопросов, касающихся, в основном, дружбы Рафаэля с мальчиками. Не помнит ли Нинель Шаловна имен, прозвищ, характерных черт; какие, пардон, велись разговоры; быть может, сын делился тайнами с мамой? На все эти мои мусорные вопросы Нинель Шаловна ответила с интеллигентной стеснительностью:
— Александр Владимирович, вы знаете, они в таком возрасте все скрытные, пугливые, похожие друг на друга. Хрупкие такие. Не помню никого конкретно. Слушали музыку. Такую быструю, агрессивную… Металлическую, кажется? Да, на альбомах такие… неприятные… ужасные…
— Морды, — помог я женщине. — На чертей похожи?
— Да-да, именно, — согласилась моя собеседница. — Но не шумели. А что касается тайн? Какие могут быть тайны? Рафаэль — мальчик открытый, доверчивый, ранимый…
Да, каждая мать видит в сыне то, что хочет видеть. Мать оправдает даже сына-душегуба: не виновата её сердечная душенька, это все лихие людишки сманили на разбойничью дорожку… С топориком наперевес.
Что тут сказать? Сказать нечего. Матери. Лишь пообещать, что будут приложены все усилия, чтобы найти её роднулю. Живым или мертвым. (Естественно, шутку я оставил при себе.) Затем, получив адресок лучшего друга Рафаэля, я засобирался уходить.
— Вы уж постарайтесь, Сашенька, — сказали мне на прощание. — Если найдете Рафа, скажите — мама готова на все. Вплоть до развода. Да-да, вплоть до развода.
Вот за это, повторяю, не люблю заниматься гражданскими, условно говоря, делами. Много разговоров, душевных переживаний, субъективных мнений, пустых обещаний и угроз, грязного белья и слез, а результата нет. А если и есть результат, то, как правило, никчемный, как собачье дерьмо на солнечной лужайке парка, на которое, между прочим, можно весьма неприятно наступить праздничной туфлей.
Пообещав сделать все, что в моих силах, я наконец распрощался с бывшей вальщицей суконной фабрики, а ныне дамой света и полусвета. Надеюсь, она была откровенна со мной? У неё нет резона дурить нам голову. Сын, какой бы он ни был, слишком дорогая цена для игр. Банальная истина, да. Но это так, по-моему. В данном случае.
На шум появился Никитин. С подозрительно-довольной ухмылочкой. Я повел носом — сивушное амбре испортило мне настроение.
— Е'твою мать! — выматерился я. Когда дверь квартиры за нами, разумеется, захлопнулась. — Что за дела?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192