– Я предпочел бы, чтобы вы звали меня просто Яном, – и сам удивился своим словам.– Перед общим врагом мы больше не пан и доктор, не женщина и мужчина, а просто поляки. И ради Польши мы должны сплотиться. Я очень сожалею, Ян Шукальский, что мне завтра придется уехать из Зофии. Видите ли, у меня здесь друзья и… – он взял Марию за руку, – Мария здесь. Мне не хочется снова оставлять ее, но ничего не поделаешь.– Возвращаетесь, дабы нацисты не испытывали нехватку в подшипниках? – резко спросил Ян.Но Макс лишь робко улыбался.– Это не очень хорошие подшипники.Все рассмеялись, и, когда смех затих, Макс совершенно серьезно сказал:– Мне не менее печально, чем вам, смотреть на то, что происходит с нашей страной. А теперь то же самое случилось и с Россией. Разве нельзя остановить этих нацистов?Шукальский удивленно поднял брови. Он быстро взглянул на обеих женщин и сказал:– Макс, вы говорите слишком откровенно. Думаю, за последние два года людей расстреливали и за более безобидные выражения.Но Макс остался невозмутим.– И кто же станет моим палачом? Вы?– Макс, на партизан охотятся, откуда вы знаете, что мне можно доверять?Он игриво улыбнулся.– Любой, у кого дома над камином висит портрет Адама Мицкевича…– Макс, я не шучу. Говорить так, как вы, как партизан, как революционер, опасно. В такие времена приходится соблюдать осторожность.Макс пожал плечами.– Осторожные люди не выигрывают войн. Я не боюсь сказать, что у меня есть много друзей, которые делают все возможное, чтобы сорвать планы нацистов. Даже здесь, в Зофии, могу спорить, есть движение Сопротивления.Шукальский сидел, облокотившись на спинку стула, и настороженно разглядывал друга Марии. От этого разговора ему стало не по себе, за два года после начала блицкрига он не слышал столь взрывоопасных слов. Хотя в душе Ян был патриотом, тем не менее он верил, что рецепт выживания заключается в мирном сосуществовании с оккупационными силами. Сопротивление вело лишь к смерти. И хотя Яну очень хотелось бы видеть Польшу свободной от тирании, он не был готов платить столь высокую цену. Вздохнув, он сказал:– Иногда я думаю, что лучше пусть здесь вспыхнет эпидемия, нежели такая война. По крайней мере, тогда можно хотя бы держать немцев подальше отсюда. А что касается евреев, насколько мне известно, они все заключены в гетто или выдворены из страны. – Говоря так, он пытался выбросить из головы картину Освенцима, которую отец Вайда нарисовал ему. – Здесь, в Зофии, нам нужен только мир.Макс Гартунг продолжал смотреть на доктора своими стеклянными глазами, на его устах играла кривая усмешка. Подняв фужер, он произнес:– Тогда выпьем за мир, доктор.Подходя к ступеням больницы, Ян остановился и уставился на вход.– За мир, – в один голос произнесли все, допивая оставшееся вино. И хотя разговор перешел на более безопасные и свободные темы, напряжение тем не менее витало в воздухе. Остаток вечера Яну не давала покоя леденящая мысль, которая вернулась и звучала в его сознании, пока он стоял на ступенях больницы: если нацистская угроза столь реальна, как считает Пиотр Вайда, и если наши худшие опасения оправдаются, тогда каковы шансы выжить у меня, калеки, или у моего малыша с короной нордических кудрей, если продолжать все в прежнем духе?На каменных ступенях раздались шаги, и кто-то быстро прошел мимо него. Произнесенное торопливым шепотом «Доброе утро, доктор» заставило Яна покачать головой и с удивлением взглянуть на спешившего человека. Узнав стройную фигуру Лемана Брюкнера, лаборанта, Шукальский вытеснил мрачные думы из головы и стал торопливо подниматься по ступеням. Он с удовольствием обнаружил, что в это сырое утро батареи отопления работают и в больнице приятно тепло. Идя по коридору к своему кабинету, он встретил сестру, которая на ходу проинформировала его о состоянии больных. Проводив его до двери кабинета, сестра сказала:– Мальчика с фермы, который потерял кисть руки, сегодня увез отец, разуверившись в нашей медицине. Отец считает, что сможет вылечить сына домашними средствами.Шукальский улыбнулся, признавая свое поражение.– Пройдет немало времени, пока крестьяне постигнут грамоту. Я знаю, что произойдет с этим мальчиком. На время он почувствует облегчение от семейной народной медицины, но это продлится недолго. Затем он вернется сюда и придется удалять уже всю руку.Ян печально покачал головой.– И еще одно, доктор. Совсем недавно приходил отец Вайда и привел нового пациента. Я разрешила ему подождать в вашем кабинете.– Это хорошо, сестра. Благодарю вас.Прежде чем войти, он немного помедлил, вспомнив об обещании, которое вчера дал священнику.Ян Шукальский тихо вошел и закрыл за собой дверь. Молодой человек тут же вскочил.– Доктор, извиняюсь за это вторжение. Отец Вайда говорил…– Ничего, все в порядке. Пожалуйста, садитесь.Оба смотрели друг на друга. Высокий доктор почему-то вдруг решил скрыть свою хромоту, подошел к столу и сел. Он удивился, заметив, как молод это мальчик. Священник уже говорил ему об этом, но в своем воображении Шукальский рисовал более коренастого парня, более жестокого и взрослого. Вместо этого он увидел круглое, чистое лицо, широкие вопрошающие глаза и невинно надутый рот.Доктор немного расслабился. Это был не тот противник, к встрече с которым он готовился.– Роттенфюрер СС Ганс Кеплер, – нервничая, представился молодой человек.Шукальский безошибочно уловил неловкость молодого человека, от растерянности тот не знал, с чего начать. Поэтому Ян сказал:– Позавчера у нас с отцом Вайдой вышел долгий разговор.Кеплер кивнул. Шукальский еще мгновение рассматривал этого мальчика:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105