Скрип старых железных ворот у подножия крутой винтовой лестницы отозвался во всем здании, отдался эхом от сводчатых потолков и готических колонн. Запах пыли и тлена, ударивший Шукальскому в нос, когда оба начали спускаться по еще одной винтовой лестнице, вызывал ощущение, будто они возвращаются в прошлое. Каменные гробы с архаичными фигурами бывших прелатов Зофии, вырезанными на холодных мраморных крышках, также не вызывали приятных ощущений.– Умерших священников в склепе уже давно не хоронят, – прошептал Вайда, понимая, что Яну не по себе. – Думаю, последний нашел здесь покой в тысяча восемьсот восемьдесят седьмом году. Конечно, сейчас их хоронят на кладбище вместе со всеми.– Перестаньте жаловаться, – шепотом откликнулся Шукальский.Отцу Вайде не понадобилось много времени, чтобы провести из ризницы в склеп электрические провода и спрятать их под коврами. Они подключили инкубатор к сети.– Мы поставим термостат на тридцать семь с половиной градусов по Цельсию, – все еще шепотом говорил доктор.В этом пустом склепе любой шаг отзывался многократным эхом. Они покинули склеп и очутились в костеле, затем прямиком отправились к дому священника и забрали маленький холодильник. Оба управились к часу ночи. Придя домой, Ян забрался в постель рядом со спавшей Катариной, укрылся до подбородка стеганым одеялом и порадовался, что плитки керамической печи, стоявшей в углу комнаты, накалены. Шукальский уставился в темный потолок, размышляя о том, как странно повернулась его жизнь.
– Родители не рассердятся на тебя? – спросил Ганс, обнимая Анну одной рукой.– Они у меня понятливые. Я уже так давно никуда не хожу. Как ты знаешь, большинство молодых людей либо погибли, либо бежали из Польши. У меня был дружок, служивший в военно-воздушных силах. Через три недели после оккупации он обзавелся поддельным паспортом, новым именем, отрастил бороду и бежал через Румынию. Кто-то говорил, что сейчас он служит в британских военно-воздушных силах.Оба стояли на тротуаре под одиноким уличным фонарем перед домом Анны. Время прошло слишком быстро. В восемь часов вечера они пришли домой к бабушке Ганса и с удовольствием отведали вкусного горячего шоколадного напитка и пирожных, которые являлись фирменным товаром ее магазинчика. Молодые люди смеялись, разговаривали, после полуночи вышли на заснеженную морозную улицу. Ганс бережно обнимал Анну, а она думала, как продлить хоть чуточку это мгновение.Анна Крашиньская знала о Гансе Кеплере столько, сколько он пожелал ей рассказать. Ганс был членом ваффен-СС, его призвали, он служил где-то в районе Освенцима. Вот и все. О том, что Кеплер предал рейх, мучился угрызениями совести, тайно замышлял кое-что вместе с главным врачом больницы, он не обмолвился ни словом.Лицо Анны было таким круглым и невинным, что ничто в этом мире не могло бы заставить Ганса открыть ей суровую правду своей жизни.– Бабушке ты понравилась, – сообщил он, глядя в нежные, как у лани, глаза.– У тебя очень милая бабушка. Это так трогательно, что она зовет тебя Ганси.Кеплер рассмеялся. Он обнимал Анну Крашиньскую, стоя под мягко падавшим снегом, благодаря Яну Шукальскому грядущее казалось радостнее, и молодой человек, наполовину немец, наполовину поляк, смотрел на жизнь с таким оптимизмом, какого не ощущал уже очень давно.– Мне бы хотелось познакомить тебя со своей семьей, но… – тихо произнесла она.– Я знаю, Анна. Ничего страшного. Что ты могла бы сказать им? Только правду, что я эсэсовец. Они тут же придут в ужас и, скорее всего, запретят тебе встречаться со мной.Анна улыбнулась так открыто, так нежно, что у него быстрее забилось сердце.– Знаешь, – сказала она, не глядя на него, – мне даже думать не хочется, что твое увольнение может закончиться. Из моей жизни исчезло так много людей. Война унесла их всех. И если мой отец не был бы так стар, он бы попросился в польскую армию и, скорее всего, погиб бы, как и все другие. Ганс, у меня нет будущего, я живу сегодняшним днем. Пожалуй, так лучше.– Ничего, – пробормотал он, наклонив голову так, что его щека коснулась ее волос. – Раз сегодняшний день кончился, пора подумать о завтрашнем.– О завтрашнем… – прошептала она. – Только четыре дня назад мы встретились в поезде, и я испугалась тебя. А сейчас только посмотреть на нас!Ганс еще крепче обнял ее за плечи. Он удивлялся чуду, произошедшему с ним, он не верил тому, что нашел Анну. Он не знал, как долго это продлится и будет ли он достоин ее.– Завтра в кинотеатре пойдет веселый фильм, в котором играют Флип и Флап. Сходим?– Обязательно, – ответила она, хихикая. – Я так давно смотрела кино. Мне бы очень хотелось пойти.– Завтра вечером?– Завтра не смогу. Но послезавтра я свободна. Было бы так здорово. Ганс…– Да?– Кое-что не дает мне покоя весь вечер. Может быть, мне не следует спрашивать, но все же очень хочется знать…– О чем?– Так странно, что немецкий солдат общается с нами. Обычно нацисты нас ни во что не ставят. Меня раздирает любопытство…– Анна, я ведь родился в Зофии. Я поляк больше чем наполовину.– Я не это собиралась сказать. Мне хотелось узнать… как к этому относятся твои товарищи. У других солдат ведь должно быть свое мнение.При ярком свете фонаря лицо Ганса потемнело, и он представил своих «товарищей» по лагерю. Трое из них, чтобы скоротать скучный день, выбрали наугад одного заключенного, еврея с бритой головой в унизительной полосатой «пижаме», завязали обшлага и пояс его брюк и запустили в них крысу. Смотря на мучения заключенного, оба истерично хохотали. Или еще один, Гельмут Шнейдер, оказался настоящим садистом. Он использовал заключенного в качестве мишени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105