Потом прогон был, Аргентинца сместили.
— На общем корпусе где собирали общее?
— В строгой хате. Один ноль четыре.
— Дорога на больницу была?
— По четвергам БД со спеца, как раз из хаты 228, и ноги.
— Какие ноги?
— Мусорские.
— Все верно. Почему на спецу хаты менял?
— Порядочный арестант хаты не меняет. Срок — разменивает. В 228 за пьянку всю хату тусанули, на общак — за голодовку, с общака на Бутырку — видать, по месту жительства, а может прокладка мусорская. С 94 в34 — перед Серпами, в ноль шесть — после Серпов. В 318 — крыша поплыла. В 211 — на больницу. Почему сюда тусанули, не знаю.
— Сколько голодал?
— 10 суток.
— Всухую?
— Нет, пил воду.
— И все?
— Все.
— Засчитали?
— Да.
— И в голодовочную хату не перевели?
— На Матросске нет такой хаты. Хотя, по закону, и должна быть.
— Здесь есть. И чего — десять дней ничего не ел?
— Да.
— Не может быть.
— Через судовых на Матросску отпишем?
— Да нет. Это я так. Верю. Что со здоровьем?
— Башку мусора отбили при задержании, с позвоночником проблемы.
— Я и гляжу — тяжело двигаешься. На прогулку-то ходишь?
— Давно не был. Пошёл бы с удовольствием.
— Дойдёшь?
— Если не погонят бегом, дойду.
— Здесь не погонят. Завтра пойдём. Поможем, если что. Если, конечно, никаких таких движений не будет. Мы только что со сборки. Все из-за этого козла, — Саша указал на Гошу, тусующегося у тормозов.
— Накосарезил?
— Ты в хату зашёл — он уже был или ещё нет?
— Был.
— Здоровался?
— Не за руку.
— Правильно. Петух он. По воле пиздолизом был — сам рассказал. Мы ему: «Нырял в пилотку?» А он: «Ны-рял, а что тут такого?» Мы его с Васькой на дальнячке и оприходовали. А он — жаловаться!
— Понятно, — констатировал я, а Саша воспринял это как знак согласия.
— Что, сука, мечешься? — негромко обратился Саша к Гоше и пошёл к тормозам.
— Да я ничего, я не говорил, — засуетился Гоша.
Саша не спеша взял истёртый до черенка грязный веник и со всей силы звонко залепил Гоше по морде и вдруг, потеряв самообладание, завизжал и стал метелить веником Гошину физиономию так, что был слышен только частый треск. Гоша, зажмурившись, терпел, возвышаясь в полроста над Сашей.
Когда ж, — удар, — ты, гад, — удар, — ты настучать, — удар, — успел! — удар.
Бросив веник, Саша вернулся к дубку и спокойно продолжил:
— И штырь сразу нашли. Прикинь, на полметра, металлический и заточенный. Подкинули. А Ваське досталось. Ему и так мусора челюсть сломали, он на больницу из-за этого и попал, а тут по башке не били, а ниже хватило. Васька вообще отрицалово. Классный парень. Придёт сегодня, познакомитесь. С ним весело.
— У нас на Серпах на шмоне тоже заточенный штырь отмели, я сам видел. А там не то что штырь, карандаш не пронесёшь. Это у мусоров дежурная прокладка.
— Во-во, — обрадовался Саша, — а на Ваську все свалили. Все из-за этой петушьей рожи. А нас кум конкретно под статью вёл: изнасилование. Какое тут изнасилование, если он пиздолиз и ломовой. Он из хаты сломился, а его на больничке спрятали.
Гоша у тормозов взволнованно вытирал кулаками сопли. Саша бережно достал из пачки сигарету:
— Эй, ты, держи! — Гоша сигарету поймал на лету.
— Большое спасибо! Можно попросить у вас … прикурить… Большое спасибо! — Гоша приник к сига-рете и пошёл к тормозам.
— Александр, а чего он такой вежливый?
— А у него, видите ли, высшее образование.
— Гоша, это правда?
— Да, — охотно отозвался Гоша, — я немного учился, а диплом купил. Давно это было.
— По воле чем занимался?
— Бомжевал он, — ответил Саша. — Квартиру пропил, жену бросил, ушёл на улицу.
— Я не бросил, — отозвался Гоша.
— А ты вообще молчи, — рассердился Саша и, строго глядя, как воспитательница в детском саду на провинившегося ребёнка, добавил: — Что? Хочешь, чтоб было как вчера на дальняке? Да? Хочешь?
— Нет, не хочу, — вежливо и убеждённо ответил Гоша.
— Смотри у меня. Вот Васька с суда приедет, он тебе жопу порвёт.
Гоша заволновался опять и полез на шконку, после чего несколько часов его как не было.
— А что же ты, Алексей, — медленно раздражаясь, как будто что-то вспомнив, продолжил Саша, — не говоришь, кто из Воров был на Матросске?
Снова почувствовалась скрытая опасность. Весь предыдущий диалог был направлен на поиск слабого места в моей тюремной биографии. Но, во-первых, это была вполне приличная биография, а во-вторых, Саше с трудом давался разговор.
— Ты, Александр, не интересовался. А из Воров был Багрён Вилюйский.
— Ты не умничай! — закричал, наконец сорвавшись, Саша. — Не интересовался! Это ещё надо проверить, почему ты из хаты в хату переходишь! Дороги не знаешь! Порядочным арестантом прикидываешься! — И так далее. Началась форменная истерика, грозящая дракой. Все в камере притихли. Выждав, я поймал первую же паузу и жёстко, убеждённо, спокойно и громко отве-тил:
— Александр. Весь мой путь по тюрьме известен. Нет проблем — отпишем в любую из камер. И пока не будет ответа — а он будет — изволь вести себя достойно и спокойно. Ни одно из твоих обвинений я не принимаю, потому что оснований — нет. Так что ты, Александр, неправ.
Когда люди разговаривают, происходит нечто на уровне поля, некий энергетический обмен. В споре побеждает не только слово, но и энергия, его сопровождающая, поэтому слово может быть воспринято, отторгнуто или не иметь никаких последствий. Ничего не говоря (а Саша тоже умолк), я плавно сводил на нет его агрессию. Объяснить, как это делается, можно только тому, кто может это сам. Когда Вольфа Мессинга спросили, как он читает мысли, он ответил: закройте глаза и попробуйте объяснить, как вам удаётся видеть. То есть объяснение одно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92