Две недели не мылись. А зашли в хату, залез на пальму, пот струйкой со лба так и потёк. Вся баня пропала». — «Это где?» — поинтересовался кто-то. — «На общаке. Душняк. На шмоне бражку отмели. Курить нет, пить нечего». — «Пьёшь?» — «Пью». — «Так пей спирт» — наставительно прозвучал голос. Повисла сизая тишина. Одни задумались — почему некоторые хотят и не пьют (на общаке в некоторых хатах варят самогон), другие — как этого достичь. Вызывают пофамильно, запускают новых. Часа через два, когда все уже сменились не раз, позвали и меня. Все, арестант горячего копчения готов. Все помутилось до тошноты.
В кабинете Ионычев и Косуля.
— Здравствуйте, Алексей Николаевич. Что же Вы не здороваетесь? Как себя чувствуете?
— Как в тюрьме.
— Хм. Начинаем допрос. Назовите свою фамилию, имя, отчество, дату и место рождения.
— Я отказываюсь от дачи показаний.
— На каком основании?
— Оснований много.
— А именно? 58-я статья Конституции?
— Нет.
Насколько мне известно из камерного ликбеза и из содержания этой статьи, она годится как обоснование отказа давать показания для тех, кто явно будет признан виновным и опасается усугубить свою вину. То есть бумерангом может дать по голове. Мусорская прокладка на государственном уровне.
— Какие же ещё могут быть основания!? Других не может быть.
— Не должно быть. Но есть. Необоснованный арест, незаконное содержание под стражей, непредоставление мне следствием возможности ознакомиться с ранее подписанными мной документами, в частности с факсимильным сообщением, на основании которого я был задержан, отказ в медицинской помощи и плохое самочувствие.
— Напротив, Алексей Николаевич, арест Ваш обоснован постановлением о привлечении Вас в качестве обвиняемого и постановлением об аресте, на который получена санкция заместителя Генерального прокурора Гадышева. Вы сами расписались, что ознакомлены с этими документами, помните? Следовательно, все законно. Что касается факсимильного сообщения, то я не понимаю, о чем Вы. В уголовном деле никаких факсимильных сообщений нет. Ваши претензии необоснованны, кроме, может быть, состояния здоровья, но это уже не к нам, это — Ваше здоровье, а не моё. Так пишемпятьдесят восьмую статью?
— Нет.
— А что?
— Вышесказанное.
— Что именно?
— Все.
— Плохое самочувствие? Вы утверждаете, что плохо себя чувствуете?
— Да.
— Так и напишем.
— Я сам напишу.
— Вы отказались от показаний — как же Вы напишете?
— Моё право — написать отказ собственноручно.
— Кто Вам сказал?
— Спросите адвоката, — поглядев на Косулю, я увидел памятник. — Моё право — написать отказ от показаний собственноручно, и в моей, а не в Вашей формулировке, моё же право — ставить или нет свою подпись. В соответствии с УПК.
— На УПК Вы можете ссылаться только с указанием статьи, а таких статей в УПК нет.
— Во-первых, это неправда. Во-вторых, — ответил я, раскрывая тетрадь, — вот статьи.
Отказ я написал собственноручно, длинно и обстоятельно.
— Подпись ставить будете? — осведомился Ионычев.
— Буду.
— Вот здесь, — доброжелательно указал следак на графу, где полагается подписываться под показаниями, — и на каждом листе.
— Я пустые листы не подписываю.
— Так положено. Это процедура. Ещё нужна фраза «написано собственноручно», Вы же сами писали.
«Отказ от показаний написан собственноручно» — написал я. Прочитав, Ионычев изменился в лице и нажална стене красную кнопку. И нажимал её с остервенением до тех пор, пока не пришёл охранник с дубинкой и красной повязкой на рукаве и лениво спросил: «Что тут у вас случилось?»
— Акт симуляции. Немедленно вызовите врача для освидетельствования состояния подследственного, — и мне: «Сейчас мы, Алексей Николаевич, составим акт, и Ваше положение усугубится до неузнаваемости».
Для освидетельствования отвели к корпусному врачу. Врач молча померяла давление, температуру, прослушала сердце.
— Ну, что? — спросил приведший меня дежурный.
— Ничего, — зло ответила женщина. — Можно вести в камеру.
— Как в камеру? Его следователь ждёт.
— Подождёт ещё.
— Он спрашивает, может ли участвовать в следственных действиях.
— Конечно, нет.
— Но тогда нужно написать справку, — недоуменно возразил сопровождающий таким тоном, что стало понятно: этого врач сделать не посмеет.
— Сейчас напишу, — спокойно ответила врач.
Позже мне удалось ознакомиться с результатами осмотра: Давление 160/120, сердечная аритмия, частота пульса 120-130 ударов в минуту, температура 38,4. Диагноз: «Нитроциркулярная дистония. В следственных мероприятиях участвовать не может».
В камере отлежался под решкой на свежем воздухе, пришёл в себя.
— Кто был, — следак?
— Да.
— И что?
— К врачу отвели.
— Что врач?
— Температуру мерял.
— Сколько?
— Тридцать восемь и четыре.
— Как нагнал?
— Усилием воли.
— Правда, что ли? — в голосе Вовы сомнение.
— А я экстрасенс и ясновидящий.
На удивление, Вова не принял это за шутку:
— Сколько там орехов? — спросил он серьёзно, указав на пластмассовую банку с арахисом.
— 316, — не задумываясь сказал я.
— Цыган! Иди сюда. Помой руки, садись за дубок, посчитай орехи.
Цыган посчитал. Триста шестнадцать. Бывают же совпадения. Отогнав надоевшего кота Васю, я отвернулся в своей берлоге к стене и заснул. Утром опять на вызов. Пришёл Косуля.
— Как тебе удалось справку достать? — звенящим от негодования и изумления голосом начал он, разве что вслух не добавив: «Сволочь!» (Интонации те же, что у кума, когда тот делал внушение Славяну: «Гад! Ты мне всю картину портишь».) — Я написал следствию ходатайство о проведении судебно-психиатрической экспертизы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92