От решки кричат: «Забейте шнифты!» Значит, нужно тотчас закрыть глазок в двери, после чего молодой крепкий парень ловко взбирается на решетку и, стоя на подоконнике (решетка несколько заглублена в проеме), ударом кулака в потолок или стену дает соседям условный сигнал, после чего с помощью веревки отправляет или принимает записки (малявы) или вещи (грузы) через разогнутые каким-то образом в одном месте реснички. Весь авторитет — братва — базируется ближе к решке, до которой не больше десяти шагов, но кажется, что она где-то да-леко впереди, и там за дубком (столом) другая жизнь, другие лица — серьёзные, уверенные; там есть пара шагов свободного пространства; телевизор, повёрнутый экраном к решке, подчёркивает разделение камеры на две части. Можно оценивать ситуацию по-разному, но — ни крыс, ни СПИДа, ни туберкулёза, кажется, нет, если, конечно, самому не всобачили у врача. Странно, но самое большое неудобство — душит неприязнь к тем, кто в камере, особенно к тем, кто смеётся. Стою молча. Вплотную рядом грузин Гоги и осетин Алан всем видом показывают, что все в порядке, ничего особенного не происходит, и стараются дать мне возможность стоять посвободнее; предложили обезболивающие таблетки, конфеты. Оба, говорят, заехали за наркоту, но у обоих на лицах написано, что они на работе. Хотя поверить, что сюда могут быть командировки, трудно. Рядом происходит ссора, гул опасно сгущается. (Алан и Гоги подвигаются и, сомкнув плечи, отгораживают меня от ссорящихся). Бритый хохол продвигается в сторону решки и, возвратившись, сильно бьёт по голове сверху вниз своего оппонента. Сразу вокруг них образуется свободное пространство.
— Але, вокзал! Вы, двое, подойдите. — Под решкой оживление, у тормозов тишина. Оба послушно пробираются к дубку. На нижней шконке у решки спокойный парень распоряжается выключить телевизор и негромко, через дубок, задаёт вопрос:
— Ты его ударил?
— Конечно!
— Обоснуй.
— Слава, да он же меня дураком назвал! Все слышали, — убеждённо говорит хохол.
— Я не слышал.
— Другие слышали!
— Кто другие? — Слава говорит тихо, почти отвлечённо. — Леха, ты слышал?
— Нет, я не слышал, — с удовольствием прикуривая, говорит парень с шконки напротив, тот, что лазит на решку. Слава обращает взгляд к тормозам, в его неопределённого цвета глазах прочитать ничего нельзя.
— На вокзале. Кто слышал?
Тишина.
— Ты, — говорит Слава пострадавшему, — называл его дураком?
— Я не помню точно… — мнётся пострадавший.
— Так. Я не слышал. Леха не слышал. На вокзале никто не слышал. Значит, ты врёшь?
— Я — вру?! — задохнулся хохол.
— Значит, сознаёшься…
— В чем сознаюсь?
— Что врёшь. Ты только что сказал. Твои слова: «Я вру».
— Я не сознаюсь! — хохол разгорячён, но твёрд и убеждён.
— Значит, врёшь и не сознаёшься?
— Я не вру!
— Так не врёшь или не сознаёшься?
— Не вру и не сознаюсь! Слава, я запутался! Но это правда: он меня дураком назвал.
— Запутался или попутал?
— Да, попутал! Ты же понимаешь!
— Понимаю, когда вынимаю. Леха, что скажешь?
Леха, серьёзно обдумав вопрос:
— Кто пиздит, тот пидарас?
— Конечно! — хохол явно хочет угодить, но Леха непреклонен:
— Значит, ты пиздишь?
— Почему? — парень начинает бледнеть.
— Потому что ты сказал, что попутал, врёшь и не сознаёшься.
— Я этого не говорил.
— Значит, мы со Славой пиздим?
— Нет, вы со Славой не пиздите.
— А кто пиздит, тот пидарас?
Хохол едва не плачет:
— Мне смотрящий разрешил.
С верхней шконки слезает до этого молча наблюдавший за хатой мужчина в спортивном костюме, с рукой без двух пальцев, присаживается за дубок и, глядя в упор на хохла тёмным каменным взглядом:
— Что разрешил?
Хохол в отчаянье:
— Володя, ты же сам сказал! Я говорю — что мне делать? А ты говоришь — дай ему по голове.
— А если я скажу тебе повеситься? Ты в курсе, что на тюрьме рукоприкладство запрещено?
— Володя, я не хотел…
Слава сочувственно:
— Не хотел, но ударил. Наверно, немного хотел?
— Немного — хотел.
— Значит, пиздишь, — подвёл итог Леха. — А кто пиздит, тот пидарас дырявый. Значит, ты дырявый?
— Нет!! Я не дырявый.
— А доказать сможешь?
— Как?
— Да просто: сядь в тазик с водой. Если пузыри пойдут, значит дырявый. Если нет — обвинение снимается. Сядешь в тазик?
— Сяду! — твёрдость вернулась к хохлу.
В тишине Леха скомандовал:
— Тазик на середину!
Пластиковый тазик с холодной водой появился тотчас. С убеждённой решимостью хохол спустил штаны и уселся в таз, расплескав воду, и, уже спокойно, сказал: «Я — не дырявый».
— А ты погоди, — тоном эксперта возразил Слава, — не гони волну. Сейчас посмотрим. Да где ж увидишь, воды мало, надо подлить. Воды сюда! Ты по воле-то кем был?
— Футболистом.
— Ну, вот — футболистом. А он дураком тебя называет… Сейчас мы тебе водички дольём. Если пузырей нет, то и базару нет — оправдан.
Хата взорвалась хохотом и криками: «Дырявый! Пузыри! Дырявый!» Все завыло, заулюлюкало, запрыгало и закачалось: «Дыря-а-а-вый!»
— Кормушка!! — перекрывая всех, заорал цыган. — Васю держите!!
Звякнула и откинулась кормушка, рожа вертухая вперилась в неё:
— Это что у вас?
— Ничего, старшой! Все нормально! — раздались голоса.
— А ну, расступись! Живо, я сказал! Хотите резерв? Что это? — посередине, голой задницей в тазике, горестно сидел футболист.
— Ничего особенного, старшой, — объяснил смотрящий. — Купаемся.
— И все?
— Все.
— Тогда гулять! — кормушка захлопнулась.
— Дело передаётся в суд, — объявил Слава. — Судебное заседание состоится в прогулочном дворике. Явка обязательна.
Камера пришла в движение, из угла между тормозами и ближней шконкой разобрали гору курток, под которой обнажилась чугунная вешалка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92