— Тебе надо старшему оперативнику написать.
— Если не ошибаюсь, Слава, ты говорил, что порядочному арестанту западло х.. сосать, куму писать, на продоле убираться, в жопу е…… и голодным остаться?
— Именно голодным остаться.
— Слава, — разделяя слова, задал вопрос Артём, — ты хочешь сказать, что голодовка — западло?
— Нет, не хочу, — поняв, что выбрал зыбкую стезю, закончил разговор Славян.
В первый день голодовки двое ушли из хаты, зашёл один. Как у всякого душевнобольного, каковым я себя отчасти уже чувствовал, обострилось чувство справедливости, не стало сил скрывать своего отношения «к общественной лжи и фальши». В пухлом самоуверенном Вите с первого взгляда угадывался ломовой и стукач, мыслью о чем я и поделился с дорожником.
— Нельзя говорить бездоказательно, — мягко возразил Леха.
— Артём, — подступился я к семейнику, — по ходу, к нам стукача закинули.
— Ты что! — испугался Артём. — Пока нет полной уверенности, о таком молчат. Никому больше не говори. Ошибёшься — греха не оберёшься. Это — тюрьма.
— Артём, не пройдёт трех дней, как всем все будет ясно. Веришь?
Артём глянул на меня, оценивая, в своём ли я уме:
— За три дня никогда ничего не бывает ясно.
— Увидишь.
— Хорошо, только больше об этом ни с кем не говори.
Потянулись длинные минуты, из множества которых складывались сутки. Вода и сигареты. Сигареты и вода.
— Что ты так много куришь! — восклицал Вова, и получал ответ:
— Очень люблю курить.
Вова возражал:
— Нам покойники в хате не нужны.
Походило на игру в дразнилки:
— Тюрьма, Володя, — не запретишь. Следак тоже интересовался, почему много курю, наверно в шнифты пасёт.
Вова качал головой и замолкал. А когда узнал, что я по-прежнему в двадцать одно со всей готовностью — обрадовался, и жизнь опять потекла азартным образом.
Через сутки в хату зашёл крутой. Обвиняется в нескольких убийствах, бандитизме, рэкете (попрошайничестве, как он выразился). А в общем, дружелюбный парень, бывший спортсмен-боксёр с высшим медицинским образованием, в глазах которого крупными буквами написано, что готов любыми средствами скостить себе срок. Пришёл, говорит, с корпуса ФСБ, оттуда же, что и предыдущий новенький. Осведомился, кто на спецу смотрит за положением, где собирается общее. Обрадовался, что Вор на тюрьме — якобы его знакомый, тут же отписал ему и сам отправил маляву по дороге вкупе с презентом — блоком «Мальборо».
Не знаю, кто ставил режиссуру комедии, неспешно протекавшей в нашей камере, но хата не скучала. От очередных денег Вова отказался, что означало одно: общак. Оставалось радоваться жизни, пока есть возможность.
— А это кто на верхней шконке? — поинтересовался Валера.
— Новенький. Вчера зашёл. Витя Мыртынянский. Мошенник.
— Витя Мартынянский? — подпрыгнул Валера, — мошенник? Да он, в натуре, серийный убийца. Наших завалил сколько. Его на общаке опустили. До воли не доживёт.
Валера подошёл к Вите, который заблаговременноулегся на шконке лицом к стене.
— Витенька, — ласково позвал Валера. — Открой, красавица, личико, тебя с заду не узнать.
Витя повернулся, изображая сонного.
— Здравствуй, Витя. Вот и свиделись нежданно, — ворковал Валера. И вдруг заорал, раздирая на груди рубаху:
— Попишу гада!!!
Если кто видел, как кошка играет с мышкой, прежде чем её скушать, то сможет представить, что выглядело именно так. Мышка убегает, кошка ловко, одним коготком, возвращает её на место. Мышка замирает в смертельном ужасе, кошка одним коготком придаёт ей ускорение. Так Валера невидимым коготком игрался с Витей, а когда показалось, что все, кончится сейчас весь Витя, вступил в роль Вова:
— Ясность полная. Валера, оставь его. Витя, вставай на лыжи. Через пять минут я ложусь спать и ничего не слышу. Время пошло.
Витю как ветром сдуло к тормозам, обеими руками, и даже ногами, он заколошматил по двери и закричал:
— Старшой! Скорей сюда!
— Ты, сука, если пишешь, пиши, что слышишь, а не то, что думаешь. Твоя же писанина, падла ты сумеречная, мне в уголовное дело ложится! — наставлял его Валера, пока скрипели замки открывающихся тормозов.
На следующий день в прогулочном дворике, закуривая, тихо говорю Артёму:
— По ходу, Валера — тоже стукач.
— Ты уж пока не говори никому, — улыбнувшись, ответил Артём.
— И Вова со Славой.
— Да, я понял. Только поздно.
Вдруг Артём странно посмотрел на меня.
— Нет, Артём, я — нет, ты же знаешь: я экстрасенс и ясновидящий, — улыбнулся я.
— А откуда ты узнал про орехи? Только честно.
— Случайность, Артём. Как проявление и дополнение необходимости.
— Меня не сегодня-завтра повезут по сезону. Хочешь, спи на моей шконке.
Артёма в самом деле увезли «по сезону». Честь семьи в «двадцать одно» остался отстаивать я один, однако процесс был важнее результата, помогая, вкупе с водой и сигаретами, отвлечься от голода. Каждый второй день голодовки — кризисный, особенно с учётом того, что продукты под рукой, и едят на твоих глазах, но все терпимо. Голодающему положена встреча с прокурором. У меня её не было. Валера, Слава, Володя не спуская глаз следили за мной. Валера, бедняга, почти без сна. Стоит затеять негромкий разговор, он тут как тут, уши греет.
Через пару дней вернулся Артём, возбуждённый, радостный:
— На Петровку возили, на очную ставку. Меня пострадавший не узнал! Как пальцем показал на другого, так у меня и отлегло. А я думал…
— Артём! — обрываю на полуслове. — Дело есть.
Присели в моем углу под решкой.
— Артём, ты понимаешь, что говоришь?
— Что?
— За пять минут, сам не замечая, ты такого наговорил, что, наверно, пару лет себе набросил.
— Да я сюда после Петров как домой приехал!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92