Мы, как хата при деньгах, на коне, мойся, пока не надоест, успеешь и постираться, благо народу немного: тех, кто проживает на вокзале, Вова в неплановую баню не берет. Потом надо погрохотать кулаком в железную ржавую дверь, придёт банщик в грязном белом халате, проводит нас на этаж, где тормоза приоткроются, насколько позволит ограничительный трос, и мы боком, по одному, проникнем «домой», в нашу яркую калейдоскопическую пещеру. Здесь, на радостях, Леха Террорист слегка огорчит Васю за попытку к бегству, Вова сделает выговор («Вы что тут расчувствовались!?») тем, кто не вымыл пол, все, конечно, закурят, зачифирят и закупцуют (купец — крепкий чай), потом сходят на прогулку, дождутся вечерней проверки и — Таганка! Все ночи полные огня. Магнитофон будет орать как на дискотеке, но на продоле вертухаи как вымрут. Когда Васе насильно засунут в глотку колесо, значит веселье достигло апогея; скоро бедный кот начнёт орать не своим голосом, сбиваться с курса на потеху публики, а хата во всю глотку будет горланить, вместе с известным певцом Ляписом Трубецким:
Ты — мелодия, я — баян,
Ты — Роксана, я — Бабаян;
Значит скоро бесчувственного Славу за руки, за ноги водрузят на шконку, и к утру он опять обоссытся не про-сыпаясь, значит опять все будет правильно, если Артём не грохнется во сне с пальмы на дубок, а Вова, путая слова, шаря руками, как космонавт, отыщет дорогу к подушке, и заснут старожилы хаты 228 под завистливые взгляды арестантов с вокзала, обвиняемых в нетяжких преступлениях, думающих, наверно: «Вот она, настоящая братва». Только будет слышен с решки крик дорожника: «Кондрат, держи коня!» — это Леха славливается с нижними. Или: «Афоня, давай прокатимся!» — это переходят с контрольки на канатики с соседями по этажу, обладателями этих забавных псевдонимов.
Кончиться добром все это не могло, потому что добром не кончается ничто. (Даже когда говорят, что свадьба — счастливый конец любви). В один прекрасный вечер брага текла рекой: у Вовы была днюха — годовщина отсидки. Начиналось все чинно. Всем без исключения виновник торжества выдал по колесу. Пошли воспоминания. Как арестовали, как били, как посадили. — «Все от жадности, — глядя куда-то за стены, говорил сам себе Вова. — Говорила мне бабушка — не переходи дорогу на красный свет. Эх, ебать того Тараса, как заебала эта тюрьма…»
— А если бы в тюрьму не попал, пожалел бы? — поинтересовался Щёлковский.
— Если бы у бабушки был х.., она была бы дедушкой, — очнувшись, резонно ответил Вова.
— Тебе хорошо, — возражал Слава, — тебя выкупят.
— Я что — рысак орловский, чтоб меня выкупали? Слава, у меня днюха. Отдыхай.
В общем, и бражки я хлебнул, и пару колёс съел. Помню, почувствовал себя здоровым и счастливым. Правда, в тумане, но в тумане тоже бывает счастье; помню, как кричал: «Долой мусорской ход!» — и кто-то расчувствовавшийся жал мне руку. Как лёг спать, можно сказать, и не помню. Проснулся я перед утренней проверкой как огурчик, т.е. ещё пьяный, но без головной боли. Не открывая глаз, блаженно слушал, как трещатдрова в камине. Ремонт в квартире сделан недавно, большая удача, что в стене обнаружился каминный дымоход, теперь во всем большом доме восемнадцатого века постройки в центре Лиссабона только в нашей квартире и есть камин. Если дрова ещё не прогорели, значит долго вчера сидел у огня. Видать и виски выпил немало. Как хорошо дома. Сейчас будем все вместе пить кофе. Я, как самый злостный в семье лентяй, опять проспал, наверно, часов до девяти. Хорошо, что купили такую широкую кровать, можно разлечься как душа пожелает, хоть вдоль, хоть поперёк, вот так например. Больно ударившись ногой о что-то железное, открыл глаза. Это не Лиссабон. Однако феномен головы, которая не болит, так удивил и обрадовал, что оказалось необходимым растолкать Артёма, вопреки положению, что без серьёзной причины арестанта будить нельзя, и поведать ему, что жизнь прекрасна. Артём меня поддержал, ещё не сообразив, о чем я, и хата наполнилась нашей оптимистической суетой на ниве приготовления чая. Лежали бы тихо на шконках, никто бы нас, скорее всего, не тронул. На проверяющего, заглянувшего в хату с вопросом «сколько?» мы не отреагировали никак. Просто не заметили. А просто — это, как известно, жопа…
— А ну-ка, все на коридор, — хищно улыбаясь, сказал проверяющий.
Добудиться спящих оказалось нелегко, особенно Славу (за ночь он, конечно, обоссался). На этом золотое время хаты 228 закончилось.
Глава 18.
ХАТА 226
Построившись в шеренгу на продоле, хата 228 взирала на оперативников и вертухаев.
— Ты, — указал пальцем на меня старшой, — сюда. Ты и ты, — Слава и Артём тоже перешли напротив шеренги. Зрелище хата являла собой колоритное. Арестан-ты старательно придавали лицам невинное выражение и весьма походили на школьников. Выделялось трезвое, с искорками усмешки, лицо Лехи-дорожника и блестящие наркотические глаза на улыбающемся лице Вовы, глядящего на старшого весело и уверенно. Палец оперативника уже поднялся было в направлении нашего главаря, но, по краткому размышлению, опустился.
— Вся хата — с вещами. Эти трое — со мной.
Сборка оказалась знакомой. Рассадили в одиночные боксы, в соседнем Артём, напротив Слава. Началось томительное ожидание. Невразумительные короткие разговоры поддержки не дали. Сошлись на том, что следует все отрицать. Слава настроен философски-обречённо, Артём — зло и мрачно, я — и определить трудно. Сидя в мышеловках, молча ждали кошку. Она пришла. Лязгнула дверь, открылся боксик Славы.
— Ты что же это, гад, делаешь? Что делаешь? — послышался какой-то знакомый шипящий голос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92