По-моему, я ничего такого не сказал.
— Эх, Артём, помолчал бы лучше. Со стороны виднее.
— Пожалуй, ты прав. Переволновался я.
— Кулаки-то чего разбиты?
— Драться пришлось.
— С кем? С мусорами??
— Нет. Посадили сначала с сумасшедшим, но, по-моему, он косит. Всю ночь по хате на мотоцикле ездил. С ним и повздорили. Потом к спортсмену перевели.Между прочим, он тебя знает, тебе от него привет. Артамонова из альплагеря «Эльбрус» помнишь?
— Конечно.
— Это он. Удивился, что ты в тюрьме.
— А он почему на Петровке?
— Тоже какие-то большие деньги, я особо не интересовался. Этапа на Украину ждёт.
— Вот, Артём, и знакомые пошли. В общем, хорош делиться впечатлениями. А то ты как первый день заехал. Чифирнем и в бой? Без тебя азарта нет.
— Согласен. А ты что, чифиришь?
— Нет, я вприглядку.
И полетели масти перелётными птицами.
Всемогущее время лечит. Сидя за письменным столом перед широким окном с видом на самый красивый на земле город, держа в руке «Паркер» с золотым пером и описывая тюремные дела, ловлю себя на том, что шире и светлее представляются камеры, в которых сидел, настойчиво чудится в них дневной свет и солнце. А между тем, неправда это. Страшна и неприемлема человеку йотенгеймская тюрьма. Серьёзная, господа, школа.
Голодать оказалось не так трудно, как ожидал, соблазна съесть что-либо тайком не возникало. Один лишь раз не удержался и положил на язык одну крупинку соли. Увидев, как я зажмурился от удовольствия, Артём сокрушённо покачал головой и не сказал ничего. С удовольствием вдыхая запахи, помогал Артёму резать колбасу, хлеб, чистить лук, что было вовсе не мучительно. Вова несколько дней что-то помечал в тетради, всякий раз глядя на часы. Наконец объявил мне:
В среднем за сутки, с учётом времени сна, ты выкуриваешь одну сигарету за 12 минут. Это невозможно. Надо завязывать.
— Володя, — отвечаю дружелюбно, — кому надо? Ты забыл: страсть как люблю курить. Покурим?
Вова только рукой махнул:
— Между прочим, на общаке с куревом вообще голяк.
— А я могу и не курить.
— Правда, что ли?
— Правда. Только не хочу. Обстановка не та.
— То есть?
— Воняет очень.
— Ты на что намекаешь?
— Володя, разве тебе так показалось?
— Ты сказал.
— Как есть, так и сказал.
— Не всегда нужно говорить как есть.
— Кто-то знает, когда?
Такого рода разговоры — пример тюремного скандала: основной смысл в подтексте, не за что ухватиться. А ошибёшься — беда. Но и в этом случае есть выход: демагогия и словоблудие. Недаром они выручают даже государственных руководителей. Если же не умеешь пользоваться такими инструментами — не ошибайся. — «Ты что, блядь, делаешь, собака!» — орёт один арестант на другого. Оскорблённый тут же возвышается в самоощущении и обращается к хате:
— Вы слышали? Он меня блядью обозвал.
(А за это спрос.)
Но обидчик невозмутимо говорит:
— За напраслину — ответишь?
(И за это тоже спрос.)
— Отвечу. Все до единого слышали, как ты меня обозвал.
— Я тебя не обзывал.
— А «блядь» говорил?
— Говорил. Для связки слов. А обзывать не обзывал.
— А за «собаку» ответишь?
— За то, что назвал тебя по имени доброго и умного животного? За это спроса нет.
— Таким тоном только оскорбляют!
— Тебе показалось, братан.
«Павлов! На вызов!» Думал, к врачу. Пятый день го-лодовки, а на заявление никакой реакции. Оказалось, к врачу, но другому. Где-то на следственном корпусе оставили одного в пустой комнате с чистым деревянным крашеным полом. Сквозь решётку без ресничек льётся свет спокойным солнечным потоком, и так хорошо в тишине, что вспоминается детство. Даже курить взялся как будто украдкой. И очень долго никуда не зовут. Наконец вызвали в соседнюю комнату на «пятиминутку» — предварительную судебно-психиатрическую экспертизу. Среди вопросов, заданных мне психиатрами, особо рассматривались два: признаю ли себя виновным, и почему на тюремной карточке стоит не та статья, по которой мне предъявлено обвинение. На первый ответил отрицательно, на второй «не знаю». Косить не стал, хотя соблазн был. Видимо, и без того направят на Серпы. В своё время успешно удалось откосить от Советской Армии. Правда, далось нелегко. Два раза статья «годен к нестроевой в военное время» была опротестована призывной комиссией, но из больницы имени Кащенко, куда направляли на экспертизу, я возвращался с победой. Школьное увлечение психологией и психиатрией дало некоторые знания и такой вот результат. Разумеется, справки для спортивных соревнований о том, что здоров, я брал в врачебно-физкультурном диспансере, где медкомиссия не связана ни с поликлиникой, ни с военкоматом. Дела давние, но тут, конечно, раскопали. Несмотря на то, что в психоневрологическом диспансере по месту жительства числюсь как выздоровевший (это в своё время настала пора получать водительские права), — никто из врачей не рискнёт утверждать на пятиминутке, что я здоров, тем более что редкого арестанта можно назвать психически здоровым, если он провёл в Матросске или Бутырке больше одних суток. Лучше послать на стационарную экспертизу в институт им. Сербского, чем брать на себя ответственность. Получилось иначе. Пришли Ионычев с Косулей и ознакомили меня с постановлением о назначении экспертизы («пятиминут-ки») (то, что она уже состоялась, не смутило обоих), а заодно ознакомили с постановлением этой экспертизы: «Установить вменяемость не представляется возможным. Направить на стационарную экспертизу в институт имени Алексеева» (переименованная больница Кащенко). Редчайший случай, когда больница берет ответственность на себя.
Врача, председателя комиссии на пятиминутке, я помню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92