Один раз Ронин взглянул вниз, на равнину, с которой они поднимались. Он разглядел языки пламени, испещрившие черный бархат ночи, услышал низкие раскаты непонятного происхождения. Ему показалось, он видит темные тени солдат, марширующих под барабанный бой, и полный набор боевых машин, задуманных человеком, чтобы убивать, калечить и уродовать себе подобных. На равнине шел огненный дождь. Континент человека содрогался от войн. У Ронина перехватило дыхание. Прикрыв глаза, он вдавил каблуки в бока лумы. Потом огромные темные скалы закрыли вид на равнину и заглушили все звуки; пробираясь сквозь снежные вихри, они миновали очередной поворот.
Услышав резкий вскрик, Ронин широко распахнул глаза, приподнялся в седле и окликнул Хинда, который и так уже несся к нему. Вглядевшись в темноту, Ронин увидел, что Моэру лежит на земле, придавленная упавшим лумой.
Он спешился и подошел к ней. Лума истошно кричал. Ронин присмотрелся и понял, что у него сломана передняя нога. Он наклонился и осторожно высвободил Моэру из-под тела скакуна. С ней все вроде бы было в порядке. Ронин вынул меч и резким движением перерезал луме горло.
Вложив меч в ножны, он вскочил в седло, подхватил Моэру и усадил ее у себя за спиной. Она обхватила его руками. Он ощутил ее тепло, мягкость прижавшихся к его спине грудей, учащенное биение ее сердца, ее ровное дыхание.
Всю ночь они поднимались к вершине, а когда первые лучи восходящего солнца окрасили розовым краешек неба на востоке, они выбрались к перевалу. Ронин на мгновение остановил скакуна, чтобы вобрать в себя свет зари. Перед ним раскинулись восточные склоны горы, переходящие в широкое плато далеко-далеко внизу – в безбрежную равнину с прямоугольниками полей и лугов, с разбросанными тут и там темно-зелеными пятнами лесов. Плато постепенно спускалось к морю. Оно искрилось и переливалось в алых отблесках солнца, уже приподнявшегося над горизонтом, плоского и сверкающего, как раскаленный металл.
Потом они долго спускались по извилистым тропам вниз по склону и к закату выехали на край плато. Они мчались по зеленому ковру колышущейся травы. Здесь не было ни малейших признаков снега. Чистое синее небо уже темнело на востоке, где солнце встает по утрам и откуда уходит в первую очередь, уступая место ночи.
Хинд бежал впереди по извилистой дороге. Травяные луга постепенно сменились безлюдными в это время суток рисовыми полями, залитыми водой, по краям которых стояли ветхие деревянные домишки на сваях и с крышами из бумаги. У входов в лачуги висели маленькие зажженные фонарики, напоминавшие светлячков в угасающем свете дня.
Несколько раз, заслышав отдаленный гул, переходивший потом в явственный топот множества копыт, вздымавших облака пыли, Хинд заводил их в залитые водой поля, где им приходилось пережидать, пока не пройдут воинские отряды и дорога не освободится снова. Всякий раз, сидя в укрытии, Ронин поглаживал шею своего лумы, чтобы тот не подал голоса.
Потом рисовые поля закончились, уступив место рощам, шелестевшим в ночи листвой. Вновь оказавшись на твердой почве, их лума прибавил скорость. Они стремительно неслись сквозь ночь, ведомые сверхъестественным инстинктом Хинда.
Они мчались теперь наравне с ветром – на восток по равнине. Унылая монотонность пейзажа нарушалась здесь лишь низкорослой и чахлой растительностью. Хинд вдруг рванулся вперед, словно почуял, что их путешествие близится к концу. Лума фыркнул и припустил за ним, а Ронин, опьяневший от скорости и ритмичного покачивания, еще не оправившийся до конца после странного столкновения с Черным Оленем в лесу, отпустил поводья и полностью доверился скакуну, уже не думая ни о чем. Он ощущал легкое прикосновение щеки Моэру к его плечу; ему было уже безразлично, куда он едет, зачем... Он желал, чтобы все это закончилось прямо сейчас или вообще никогда не кончалось. Он не чувствовал ничего, кроме оцепенения и усталости.

* * *

Так, ведомый странным существом, полукрокодилом-полугрызуном с примесью, быть может, чего – то еще, верхом на взмыленном скакуне, чья рыжая шерсть отливала алым, с едва знакомой ему женщиной за спиной, он въехал в Хийян, небольшой портовый город на море. Измученный, с воспаленными, покрасневшими глазами, голодный, с губами, распухшими от жажды, с почерневшим от дорожной пыли лицом, Ронин несся по скользким мощеным улицам, мимо рано поднявшихся заспанных горожан – время было предрассветное, и город потихонечку просыпался, – мимо деревянных домов со скошенными крышами и каменными дымоходами, из которых в холодный просоленный утренний воздух уже поднимались тонкие струйки дыма.
В небе кружили чайки; они скользили над самой поверхностью воды, приветствуя хриплыми криками восходящее солнце. Хинд привел их к самому берегу, к таверне с покачивающейся на морском ветру деревянной вывеской над гостеприимно распахнутыми двойными дверями. Черная надпись на вывеске выцвела от дождя и ветра. На стене сохли рыбачьи сети.
У дверей стоял человек небольшого росточка с загорелым морщинистым лицом, с белыми волосами, подвязанными вытертой кожаной лентой, с седой бородой и темно-серыми глазами. Одет он был в куртку из мятой кожи с наброшенной поверх нее кольчугой, коричневые штаны и грубые кожаные башмаки. Когда они подъехали поближе, он отошел от дверей, чтобы поприветствовать их. При ходьбе стала заметна его хромота.
– Вот и ты, Ронин, – сказал Боннедюк Последний. – Очень рад снова тебя увидеть.

* * *

– Континент человека обложен со всех сторон.
– Но главный удар направлен на Камадо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83