Потому что не хочет. Да, сказал он, не хочет и не желает! Он от всего отрекается! Он признает с этой самой минуты в жизни единственное — Любовь!.. Он сказал, что или отыщет красивую девушку, которая его полюбит, или умрет. И он не будет ждать рассвета, чтобы осуществить идею, которая его осенила.
Весь город, сказал он, сейчас на улицах, вся молодежь. На площади Цветов горит огромная елка, и вокруг нее танцуют девушки, столько девушек!.. А в парке — скульптуры изо льда и снега: голова облаченного в шлем богатыря, свирепо разинувший пасть медведь... И нет счета девушкам, которые скатываются по ледяной горке, выскальзывая из богатырского рта или медвежьего чрева!.. Он, Кенжек, отправится и туда, и сюда, и еще неизвестно куда, только бы найти ее — самую красивую, самую добрую, самую умную, познакомиться с нею. Он посвятит ей остаток своей жизни. Кто желает удачи Кенжеку, кто хочет, чтобы бедный, обделенный счастьем Кенжек обнял, наконец, свою любимую, должен выпить эту стопочку, размером с наперсток... Спасибо!
Затем, сказав: ''Простите меня, друзья", — он открыл заскрипевшую дверцу облупленного, пережившего не одно студенческое поколение шифоньера, стоящего сбоку от входа, и вытащил свое старенькое, потертое пальто. Но накинул его, не надевая на плечи, и как был, с непокрытой головой, устремился из комнаты. Едиге оставалось только последовать за ним. В коридоре Кенжек сорвал с себя пальто, набросил его на Едиге, обхватил друга за шею руками и горестно заплакал. Немного поплакав, а тем самым облегчив душу, он снова засобирался, заторопился идти выполнять задуманное. Настала для Едиге очередь обнимать, уговаривать... Ничего не помогало. Он просил, он упрашивал, он даже поцеловал Кенжека один раз в соленую от слез щеку... Наконец, он пообещал, что сам примется за дело и возьмет себе в помощь Гуль-шат. Они непременно найдут, как на базаре среди множества арбузов находят, пощелкивая по звонким бокам, самый спелый и сладкий — так они вдвоем непременно отыщут самую-самую лучшую девушку среди обитательниц общежития и познакомят с ней Кенжека. Только на этом они пришли к согласию и Кенжек отложил свой великий поход. Однако он, по-видимому, несколько ослаб за время разговора, потому что, проделав два-три нетвердых шага, покачнулся, его занесло в сторону и он очутился перед комнатой напротив. Не раздумывая долго, Кенжек толкнул дверь плечом, и она отворилась. Едиге, войдя в комнату следом за Кенжеком, увидел на столе граненый стакан, пустую бутылку, огрызок соленого огурца, ломоть серого хлеба и, наконец, хозяина комнаты — Ануара, храпящего на своей кровати, головой почему-то не на подушке, а на груде книг. Вторая кровать была свободна, Бердибек снова уехал к себе в аул. Кенжек, словно только теперь обнаружив то, что столь тщетно разыскивал, подошел к Бердибековой кровати и безмолвно рухнул в нее, свесив ноги над полом. Из попыток устроить его поудобнее ничего не получилось. Еди-ге махнул на них рукой, стащил с Кенжека ботинки, стянул пиджак, брюки, расслабил галстук. Ему даже удалось, переваливая Кенжека с бока на бок, вызволить из-под него одеяло и укрыть страдальца...
Когда Едите вернулся, в комнате был мрак. Смутный силуэт Гульшат рисовался на желтоватом фоне окна, слабо подсвеченного снаружи.
— Лампочка перегорела. — Ее лицо расплывалось в темноте бледным пятном.
— Вот и прекрасно, — весело сказал Едиге. — Поняла, видно, что на сегодня исполнила все свои обязанности.
— Вы только вышли, как там, наверху, что-то щелкнуло и свет погас. — Она будто оправдывалась, до того виновато звучал ее голос. И было в его интонации еще что-то неясное, то ли робость, то ли страх.
— Ты испугалась, глупенькая?
— Нет, — сказала она. — А где Кенжек?..
— Спит. — Едиге подошел к ней. — Встань-ка боком... Вот так... — Он отступил шага на два к двери, любуясь. — Бесподобно... Подними чуть-чуть подбородок... Не так высоко... Эх, досада какая, взяла и все испортила!
— Скучно так стоять, — сказала она жалобно, совсем как маленькая девочка.
— Хочешь, расскажу тебе сказку?.. — Едиге вернулся к окну.
— Я устала. — Голос у нее был по-прежнему жалобный. — Я к себе пойду...
— Погоди немного... — Осторожно, словно касаясь хрупкой вещи, он погладил ее подбородок. — Моя!..— Рука его, гладя, скользнула по щеке Гульшат, зарылась в волосах. Он притянул девушку к себе и стал целовать — подбородок, шею, лицо, повторяя: — Все это мое, мое!.. — Он шептал эти слова ей на ухо, как будто боялся, что кто-нибудь их услышит. И целовал — снова и снова, жадно, хмелея от восторга, теряя голову... Гульшат не противилась его ласкам, но принимала их как-то слишком покорно, без ответа... Подчинялась, как подчиняются обязанности, долгу.
Спусти немного времени она повторила:
— Я пойду...
— Пускай рассветет, — сказал он.
— Я устала.
— Давай посидим. Они присели на койку.
Едите чувствовал, между ними струится холодящий сквознячок. Они сидели рядом ^- чужие, незнакомые люди. Такого еще не случалось. Ему стало тоскливо,, тревожно, сердце сжалось от какого-то горького предчувствия. Он обнял, обхватил ее обеими руками, прижал к себе — крепко, будто страшась, что сейчас она пропадет, растворится в воздухе, подобно зыбкому миражу. Она и на этот раз не противилась ему. Все тело у нее было мягкое, податливое, словно лишенное костей, Ти дрожало, как в ознобе.
Но вдруг она сделала попытку высвободиться из его объятий, отодвинуться, сесть подальше.
— Платье... — бормотала она. — Платье помнется...
•— Тогда его лучше снять, — сказал он. Сказал — и сам испугался слов, которые непроизвольно у него вырвались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71