Отбросив сердитым движением ручку, он схватил за голову маленький бюстик Джамбула, стоявший рядом с чернильницей. "Наверное, ищет пресс-папье", — подумал Едиге. О том, что бюст Джамбула — не пресс-папье, профессор догадался в следующую же секунду, с недоумением разглядывая его в своей руке.
— Алима! — рявкнул он.
За дверью раздались поспешные шаги. Но туговатый на ухо Азь-ага их, очевидно, не расслышал.
— Байбише!..
— Я здесь, — откликнулась тетушка Алима, и, бесшумно притворив дверь, она протиснулась в комнату, слегка запыхавшись.
— Где Джамбул? — грозно спросил Азь-ага.
— Которого студенты подарили?
— Он самый!
— Ты держишь его в правой руке. — Тетушка Алима потупилась.
— Я говорю: где пресс-папье?.. — загремел профессор, вторично поняв свою ошибку.
— Пресс-папье у тебя в левой руке. — Губы у тетушки Алимы вытянулись в ниточку. Она едва удерживалась, чтобы не рассмеяться.
В самом деле, Бакен, который к тому времени уже спохватился, обнаружил пресс-папье под грудой газет и вложил профессору в руку.
— Чтоб ему провалиться! — воскликнул профессор. Больше ему не оставалось, что сказать.
Чернила между тем успели высохнуть. Азь-ага с досадой вернул на положенные места пресс-папье и бюст Джамбула, отодвинул от себя рукопись Бакена и принялся вновь, по-прежнему безрезультатно, отыскивать за спиной рукава халата.
— Я помогу, — предложила тетушка Алима. Она потянулась к халату, собираясь надеть его на мужа, как надо.
— Чего тебе? —- нахмурил косматые брови Азь-ага и уставился на жену с таким видом, словно она отвечала за любые несовершенства мира, в том числе и за его бездарного ученика.
— Не кипятись, — сказала тетушка Алима. — Дайка тебе помочь, ты ведь халат наизнанку набросил.
— Не мешай нам, — произнес Азь-ага сурово. — Сколько тебе повторять: не заходи в кабинет, пока я занят!
Тетушка Алима, чуть усмехнувшись, взглянула на Едиге и не спеша выплыла из комнаты.
— А вы, молодой человек, почему не считаете нужным здороваться? — осведомился доцент, бережно укладывая в портфель свою тощую рукопись. Теперь голова его была вскинута вверх, как грибная шляпка после дождя.
— Я поздоровался, когда вошел, вы не заметили, — сказал Едиге.
— Вот как... Ну-ну... — кивнул доцент снисходительно и поинтересовался: — А диссертация? Что-нибудь получается? Уже приступили?
— Приступаю понемножку. Хотя, наверное, "все рога себе обломаю",1 пока напишу.
— Хм-хм... Удивляет меня нынешняя молодежь, Азь-ага! Ей бы всего добиться без труда, без напряжения... А ведь с давних пор известно: заниматься наукой, искать истину — все равно что копать колодец иголкой. Тут необходимо терпение, упорство, самозабвение, наконец! А танцульки... Рестораны... Девушки... Э, нет, ученую степень так не получишь! Заруби это себе на носу, братец!
— Зарублю, Бакен-ага.
— Ну, то-то. Мы еще поговорим как-нибудь поподробней... Азь-ага, я не прощаюсь: мы приедем в аэропорт вас проводить.
Он слегка, но вместе с тем почтительно поклонился профессору — солидный, знающий себе цену молодой доцент — и, не взглянув больше на юного аспиранта, твердо и четко ступая, вышел из кабинета.
Азь-ага несколько минут продолжал сидеть, утомленно ссутулившись, опираясь щекой о левую руку, а сухими, костистыми пальцами правой постукивая по столу.
1 В неправильно прочитанном Бакеном тексте ("Визири...'' и т. д.) вместо "Уэз1рлер" (визири) нужно читать "Узшер" (обломаться). Едиге верно уловил по разговору, что там должно быть: "Обломаю я же рога свои". Речь идет о стихотворении прославленного средневекового казахского поэта Шалкииза
— Чего стоишь? — спросил он вдруг, словно очнувшись. — Проститься пришел? Садись. Что нового? Что сделал за последнее время?
—; Сдал один минимум. По философии.
— Так... Ну, что же, молодец!
— Получил "отлично".
— Еще раз молодец. Как же это у тебя получилось?
— Многие аспиранты до меня проваливали экзамен... Вот боялся... Готовился...
— Кто готовится, чтобы не провалиться, получает "удовлетворительно". И тратит время попусту. Сколько ты готовился?
— Два месяца.
— Считай, два месяца пропало. Зубрежка не становится знанием. Хочешь изучить философию всерьез — не довольствуйся учебной программой, рой в глубину. Но это потом, конечно, когда появится время... Сейчас у тебя другая цель. — Азь-ага снова помолчал, откинувшись на спинку кресла и думая о чем-то своем. — Эх, молодость-молодость... — Взгляд его черных, но не блестящих, а как бы подернутых старческой дымкой глаз устремился в какую-то далекую точку. — Энергию не знаешь куда девать, силы бурлят, ищут выхода... Но потом их становится меньше, меньше... Так что пока — учись не распыляться, идти к намеченному — шаг за шагом... Ты улыбаешься? Может быть, как говорил Абай, "отворачивая лицо, над глупым стариком смеешься"?..
— Что вы, Азь-ага!
— Я же вижу — смеешься...
Профессор слабо взмахнул рукой, как бы предупреждая ненужные оправдания.
— Смейся. Мы в свое время тоже смеялись. Много смеялись и мало думали, много болтали и мало делали. Так и состарились, ничего толком не успев. Смейтесь, на здоровье... Только смотрите, не окажитесь сами в нашем положении, лет этак через сорок... Впрочем, под старость я, кажется, становлюсь слишком ворчливым... Пожалуй, опять начнешь смеяться. Ступай.
Он отправился в прихожую проводить Едиге.
— Наверное, тебе известно, что сказал однажды Флобер молодому Мопассану, — проговорил он перед самой дверью, отодвигая защелку замка. — "Не берусь судить, есть ли у вас талант. Ведь, как утверждал Бюффон, талант — это энергия и терпение, поэтому все зависит от вас самих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71