Три шрама на теле, два ордена Славы и медаль «За отвагу». Кто воевал — поймет без слов, что пережил на фронте, каким стал в свои тридцать семь лет. Особо объяснять тут нечего. Ну, а дальше как сложится жизнь? На этот счет все уже решено: вернется домой, в колхозе дела найдутся... А беседу он проведет. Вот придут с задания, и завтра же поговорит с людьми между делом.
Кажется, бомбежка кончается. Группа разведчиков осторожно выходит из подвала. В неширокую, как школьный коридор, улицу заглядывает щербатый месяц. — Товарищ гвардии сержант, глядите! Клюй уже и сам замечает трех оборванных ребятишек на ступеньках полуразрушенного дома. Лет четырех-пяти, не больше, испуганно жмутся они друг к дружке. Самый рослый из них, догадавшись, наверное, что перед ними русские, испуганно бросается бежать. — Куда? Хальт!
Клюй протягивает каждому по шоколадке — ночной паек разведчиков. Дети скупо улыбаются.
— В подвал их, чтобы от бомбежки не пострадали.,. Мимолетный эпизод этот раздражает фашистского
офицера. Он морщится, потом падает, стучит сапогами по земле. «Ничего, обыкновенная истерика. Переждем минуту-другую. Бить не станем, да и няньчиться особенно ни к чему. Человечности мы не растеряли, хоть и суровая эта война»,— думает гвардии сержант.
Михаил Иванович подносит к глазам левую руку и недоверчиво смотрит на стрелки часов; кажется, они ведут себя странно: то бешено скачут по циферблату, то стоят на одном месте.
— В путь! — командует Клюй.
Московское время 1.45. Вот они и дома. Вернее, в расположении полка. Не дожидаясь возвращения разведчиков, подразделения устремились в атаку. Понадобится ли теперь «язык»?
— Вы и доставите пленного в штаб дивизии,— говорит командир полка Михаилу Ивановичу.— Там ждут. Всю группу наградим. А вас, товарищ гвардии сержант, представим к ордену Славы первой степени *. Время ценить надо. Чем стремительнее нажмем, тем быстрее очистим Кенигсберг и освободим наших людей, томящихся в неволе. Тут, в Пруссии, еще много наших.
На рассвете возобновились атаки советских войск. После полудня 13-й гвардейский стрелковый корпус выходит в реке Прегель в районе вагоноремонтных мастерских, газового завода и электростанции.
— Пленных — тысячи! — звонят друг другу телефонисты.
И ВСПЫХНУЛА РАКЕТА
Завтра Кенигсберг будет взят. А. сегодня... Юрий Костиков опускает в карман шинели «лимонки», подхватывает автомат.
— Ну, пока!
— Часа через два сменю тебя,— говорит ему вслед гвардии сержант Якименко.
— Отдохните малость, Иван Семенович,— убеждает Костиков.— И не беспокойтесь, не маленький, дремать не буду...
— Еще чего не хватало,— вроде сердится Якименко и скрывается за дверью, что ведет в подвал дома. Там размещен командный пункт полка. Прямо от двери тянется траншея. По ней Юрий проходит метров сто и занимает место в пулеметной ячейке. Это и есть пост.
Будто к приходу Костикова, в воздухе рассыпается ракета, вырывая из черноты силуэты зданий и бесформенный фон обломков. Все здесь Юрию знакомо. Вот острый выступ крыши; перед вечером с чердака дома стрелял снайпер. Возможно, он и сейчас ищет цели, как только вспыхивает очередная ракета. Чуть поодаль тянется забор из проволоки; там — траншея, густо населенная вражескими автоматчиками...
Точно линию переднего края не определишь. Тем и характерны уличные бои в городе. Войска очищают от фашистов квартал за кварталом, дом за домом, этаж за этажом. Трудятся артиллерия и авиация. Не знает отдыха пехота. Кенигсберг — настоящая крепость. Завтра снова полк пойдет в наступление и, наверное, не один только 261-й. «Нет Таких крепостей, которые бы устояли перед натиском советского солдата»,— приходят на па-;. мять слова из приказа, зачитанного вечером командиром полка Рубцовым. Он читал со светящимся гордостью лицом. Вскоре позвонил командир дивизии и сообщил, что в ночь на 9 апреля комендант Кенигсберга предпримет попытку,вывести свои войска из окружения. А вдруг немцы захотят пройти именно через позиции их полка, вот через эту площадь (проспект Мира)? Может, поэтому предупреждал Иван Семенович: «Смотри в оба!»
Якименко произнес фразу по-стариковски ворчливо, но все равно в его голосе Юрий угадал доброту. Уже привык к нему. Конечно, Семеныч опытный, годится Юрию в отцы. Даже на пять лет старше его отда.. И к Юрию сержант относится, как к сыну. Сегодня вдруг ни с того ни с сего стал расспрашивать о Москве. «Значит, на Пятой Звенигородской живешь?» — «А вы знаете наш район?» — «Кто же не.знает Красную Пресню?» Помолчал и добавил: «Москва... Разве ее забудешь. Она, как сказка...»
Москва вспоминается Юрию чаще всего в зенитных разрывах. И отец, и мать в сорок первом тушили по ночам зажигалки. Ему тогда шел четырнадцатый. После школы отправлялся дежурить на крышу дома. Помнит неописуемую радость окружающих, когда стало известно, что врага отогнали от столицы. В те дни Юрий пошел в военкомат, но над ним лишь посмеялись: «Под стол недавно пешком ходил». Это обидело парня, и он самовольно отправился на фронт. Не доехал — сняли с тамбура вагона в Мичуринске. Вернули домой. Мать заливалась слезами — не то от радости, что сын снова рядом, не то от горя, что не успела доглядеть за ним. Отец решил все просто — отвел на завод, пристроил учеником токаря. И лишь в январе сорок пятого Юрий стал бойцом. Стал ли? Иван Семенович на днях сказал: «Солдат рождается дважды: первый раз — когда одевает форму, а второй — когда выигрывает бой». Ему, Юрию Костикову, еще предстоит этот бой выиграть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93