Снаряд рвется где-то в стороне: дым и копоть режут-глаза, хотя веки и закрыты.
— Ты извини меня,— едва слышно шепчет Северин.
Обычно, когда Василий нервничал, его длинные пальцы беспрестанно теребили виски. Вот и сейчас он с трудом приподнимает руку, тянет ее к бровям.
— Посади, Тухта, на моей могиле дуб. Он живет долго! — От слов друга Азимову становится жутко:
— Товарищ гвардии старший лейтенант...— почти кричит Тухта.— Василий Игнатьевич...
На крик бежит Елена Кошубина — фельдшер дивизиона. Щупает пульс, растерянно смотрит на плачущего Азимова. Потом устало садится рядом.
— К смертям не привыкнешь. Каждая отдает болью в душе,—говорит она словно чужим, сдавленным голосом. Затем распрямляется, механически стряхивает с рукава выцветшей гимнастерки соринки.— Лопата у нас отыщется?
Азимов вытирает тыльной стороной ладони лицо. Его бьет дрожь, будто он весь день простоял на морозе.в одной гимнастерке.
- Ты думай о чем-нибудь постороннем,— советует девушка. Она подталкивает под пилотку пожелтевшие от солнца и пыли волосы, тяжело вздыхает.—Будем рыть могилу, тут и похороним гвардии старшего лейтенанта. А то, вон, видишь,, черный ворон прилетел... Небось ждет, что мы замешкаемся.
Тухта берется за лопату, но отвлечься от мрачных дум невмоготу. Сегодня он сделал для себя не одно открытие. Считал, что не справиться ему с подготовкой данных для стрельбы. Но ведь сумел. Да и цели засекал не хуже иного офицера. Всему этому его научил Северин. Одно время Тухта полагал, что ему лучше оставаться подручным во. взводе управления — кому почистить приборы, где перемотать катушку кабеля, когда обед принести. Очень уж трудной, недоступной казалась профессия артиллерийского разведчика, но не раз ловил себя на мысли доказать самому себе, что и он чего-то стоит. Северин, конечно, догадывался обо всем и как-то сказал: «Гриб асфальт поднимает, если расти захочет. От тебя все зависит...» Умел он для человека нужное слово подыскать вовремя. Участие командира батареи придало силы. Азимов теперь назначен командиром отделения разведки. «Он братом моим стал,— шепчет Тухта непослушными губами.— Напишу в Ташкент матери, пусть оплакивает своего сына. А мать Северина станет моей второй матерью».
— Пора, сержант,—прерывает его горестные раздумья Елейа Кошубина.— Могила готова...
«Откуда у нее столько сил, спокойствия?» — удивляется Азимов и хочет спросить об этом девушку, но она уже склоняется над погибшим, накрывает его плащ-палаткой.
Вдвоем они осторожно опускают тело в могилу. И вот еще один сухой и черный бугор вырос на берегу Миуса.
—«Пусть земля будет ему пухом! — Кошубина поворачивается к Азимову, торопит: — Наши отходят...
Приказ на отвод войск поступает с опозданием, и командиры батальонов не в силах навести мало-мальский порядок.
— Не паниковать! — требуют они.
Косо уткнувшись в воронку, догорает «студебеккер».
Вокруг фонтанчиками взлетает земля. Пригнувшись, бе-гут стрелки и пэтээровцы. Ездовые нахлестывают лошадей, выводя пушки из-под обстрела.
Неожиданно с грозового неба, исполосованного молниями, сыплет дождь. Сначала мелкий, потом все крупнее. Вскоре ливень ббразует сплошную стену: открой рот — и можешь напиться, как из ведра. Спокойная, неговорливая река вбирает в себя массу текущих ручейков и бурлит мутным потоком. Тут и там, цепляясь за коряги, плывут патронные ящики, бревна блиндажей, трупы наших и вражеских солдат...
— Дали чесу, не отдышишься — в словах бойца Шилова ни удивления, ни возмущения, лишь глубокая усталость.
Ему вторит кто-то:
— Спешили шибко...
На левом берегу Миуса, как у себя дома. Занимают ту же траншею, только теперь затопленную дождем. Жмутся друг к другу, выкручивая промокшие до нитки гимнастерки. Последними это делают полковые санитары да музыканты оркестра Пасечника. Они едва закончили свой горестный труд — похоронили убитых.
Проливной дождь все не стихает.
— Ситуации хуже этой и черт не придумает...
— Не устояли, значит,— вытирая лицо мокрой пилоткой, вздыхает Азимов.
Все чувствуют себя виноватыми. Сходятся в одном: придется повторить штурм «Миус-фронта»...
Вся первая половина августа уходит на тактические занятия и учения. Они проводятся в районе Миллерово. За короткое время дивизия успевает пополниться людьми, вооружением и боеприпасами.
В один из таких дней командир дивизии не смог выехать в поле.
— Что-то плохо себя чувствую,— виноватым голосом пожаловался он своему заместителю.— Очевидно, последствия контузии.
Случилось это в конце июня.. Тымчик торопился под Николаевку на рекогносцировку, но до места так и не добрался— попал под нещадную бомбежку. Очередной взрыв бомбы пришелся так близко, что ровик, куда Тымчик успел спрыгнуть, сплошь накрыло землей. «Комдива убило!» — крикнул кто-то. «Живой, жив я!»-отозвался Тымчик и не услышал своего голоса, Стало
страшно.. Будто заживо похоронен. Опершись ногами я руками о дно ровика, он распрямлял спину до хруста з позвоночнике. Уже теряя сознание7 почувствовал вдруг облегчение, ноздри стали ловить свежий воздух...
— Поезжайте-ка в медсанбат, Кирилл Яковлевич. Отлежитесь денька два — и все войдет в норму,— советует Разумейкин.—Там и сорокалетие свое отметите.
— Спасибо, Павел Тимофеевич, за поздравление. Только...— Тымчик смутился,— я ведь родился четырнадцатого июля. На марше мы в тот день были... Но именины обязательно справим потом...
Однако воспользоваться предоставившимся ему отдыхом комдив не успевает. Вечером в медсанбат является Разумейкин и сообщает, что утром в корпусе состоится собрание партактива.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93