Хотя дрочить приятно и в шестьдесят, наверное... Так что, на самом деле мы просто трем писи. Мы трем их впятером, каждый свою, но я за рулем, а это не считается. Вскоре у лимузина изнутри заляпана вся крыша, честное слово! На самом деле у кабриолета нет никакой крыши, но нам нравится думать, что она есть и что мы заляпали ее втроем. Втроем - потому что я за рулем, а Ширик брызнул на лобовое стекло - а на лобовое не считается. Девчонкам тоже нравится, что мы дрочили на них и заляпали всю крышу, клянусь! Ну, то есть, они только так думают, что мы дрочили... Они визжат, машут нам руками, прибавляют скорости, и вскоре скрываются из виду. Мы не догоняем, хотя нам хочется отыметь их еще хотя бы по разику. Нам нужно держать крейсерскую скорость, потому что только на ней полагается подъезжать к морю, а еще у нас может не хватить бензина. Ведь тот старый негр так и не успел нам его залить, он сразу принялся заливать про море и про Пятое авеню, урод… К тому же, любая другая скорость не считается, а жаль. Клянусь, нам очень жаль...
Мы едем к морю. Мы мчимся по Пятой авеню. Нам приятно мчаться к морю, которого мы никогда не видели!
Мы доезжаем до тупика, останавливаемся и смотрим на кирпичную стену. Мы вспоминаем старого уродского негра и понимаем, что совсем не зря его пришили. Он отвратительно пах какой-то гадостью и врал нам про Пятую авеню, он врал нам про тупик и что здесь нет никакого моря.
Мы вылезаем из лимузина и смотрим на кирпичную стену.
Мы видим море.
Оно красивое, это море. Оно красивое, клянусь...

Белочка «perpetuum», обыкновенная
Он проснулся, как это было в последнее время все чаще, в привычном холодном поту. И резким рывком сел на кровати, подобно тому, как вскакивают в американских боевиках вляпавшиеся в неприятную историю крутые ребята, то есть когда режиссеру требуется показать, что герои его фильма гонимы, в опале, и не могут спокойно спать по причине запредельной расшатанности нервов. Перед глазами еще мельтешили резко выделяющиеся во тьме цветовые пятна замысловатых конфигураций, совсем как в калейдоскопе из детства - картонной трубочке с зеркалами и осколками пивных бутылок внутри; такие некогда продавались преступными советскими бизнес-организациями в качестве детских игрушек. Пятна, в отличие от тех, вызывающих восторг, волшебных, из детства, были неприятными, гнусными, и вызывали даже не страх - безотчетный неконтролируемый ужас. Они не были четкими, калейдоскоповскими - скорее напоминали электроны из школьных схем, крутящиеся вокруг каких-то омерзительных ядер, подобно сперматозоидам, взявшим в осаду яйцеклетку.
Откинув одеяло, он с усилием сел, спустил с дивана ноги и, коснувшись подошвами пола, вздрогнул от накатившего приступа паники - прикосновение тоже показалось ему омерзительным, хотя и было несколько иного оттенка, чем омерзение от осознания существования пятен. Оно было телесным, физическим, а пятна воздействовали на мозг, энергетику, каким-то особым - волновым? - способом разрушая его волю, разум, вообще всю саму его сущность.
Неуловимой тенью бродила по просторам его разума смутная догадка, что причины всех его мук кроются в американской системе употребления алкоголя, на которую он, к своему несчастью, вынужден был перейти под давлением деловых партнеров и дурацких советов жены. Алкоголь по этой системе, если уж не согласен обходиться без него совсем, надлежало принимать с шести - или около того - вечера; пить, сколько влезет, затем некоторое время следовало отвести сну, а проснувшись, до шести - или около того - вечера не глотать ничего крепче, чем огромные шипучие таблетки, вызывающие дурноту и тягостное чувство в желудке. За это время, согласно выкладкам американских деляг от медицины, организм более-менее очищается от токсинов и готов к принятию очередной дозы.
Система была мерзкой и вызывала чувство омерзения не только своей омерзительностью в плане физическом; гораздо большее омерзение приносила она морально - самим фактом, что ты этой идиотской системе зачем-то подчиняешься, вместо того, чтобы просто жрать алкоголь, заливать таковой в свою глотку, пока его принимает физическое тело при поддержке бестелесной души.
- Ты ночью кричал. Что, опять эти твои пятна?
Голос жены прозвучал вроде бы сочувственно, но похмельная подозрительность и та самая расшатанность нервов диктовали совсем иное толкование обычных на первый взгляд слов и жестов: подобно рентгену, она как бы обнажала очевидное в совсем не очевидном - скрытом от невнимательных глаз - свете, вскрывала второе, потаенное дно. Поэтому вопрос жены он оценил как издевательский - вопрос с подвохом, вопрос, должный послужить катализатором для усиления его мучений по меньшей мере вдвое.
Ничего не ответив, он сел за стол и хмурым взглядом окинул приготовленные яства. Стол тоже был американским, типа тостов с джемом и прочей диетической пакостью, и один только вид его вызывал в похмельном желудке болезненные спазмы, сопровождающиеся рвотными позывами.
- Есть что, опять не будешь?
Возможно, и этот вопрос был без подвоха, без того второго дна, но сейчас этого было не разобрать. Может, к обеду, когда накатит первая - робкая - волна некоторого облегчения, или - уже совершенно точно - после шести вечера и второй, к примеру, стограммовки, он, обдумав все тщательно, придет к определенному выводу.
- Слушай, я нашла хорошего врача...
Это прозвучало будто бы нейтрально, даже, скорее, мягко, что не могло не вызвать озлобления.
- Ты хочешь сказать, будто я алкоголик?
Жалко, что сейчас нельзя было заорать, затопать ногами, забрызгать слюной или сделать еще что-то климактерическое, в этой ситуации надлежащее и достойное настоящего мужчины - просто из-за невозможности сделать это физически, потому что при малейшем сбое дыхания опять последуют рвотные позывы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39