Он непослушными руками вынул из пачки сигарету и прошел в гримерную комнату, где курил Видов.
Горе нервно сломал сигарету, потом долго смотрел перед собой и с ужасной силой ударил в стену.
— Мразь! — сквозь зубы с ненавистью выкрикнул он. — Мразь, — ударил он еще и еще раз.
Кости не выдерживали, мялись в кровь, железо-бетонная стена гудела и прогибалась.
— Они хуже последних гнид на зоне… — наконец беспомощно свесил огромные руки Петя, — а им никто и ничего не может сделать…
— Петь… ну что ты… — испуганно прошептал Видов, пробираясь незаметно к двери.
— Они нас за людей не считают. Гады, узнали про меня… и так вся жизнь переломана, — разговаривал Горе уже сам с собой, — а я ведь ни разу копейку ни у кого не. украл… пусть я дурак, пусть дефективный, но я — человек! Я этого урода могу одним пальцем, а Елена…
— Я боюсь ее, — вдруг вырвалось у Видова.
— И я… — очень-очень тихо произнес Горе.
— Возьмите, — протянула контролер дрожащими руками Елене Дмитриевне непорванные билеты.
Та за одну секунду, лишь отковырнув уголок, пересчитала билеты, и строгая морщинка между губ сменилась на ласковую и добрую улыбку.
— Вы уж нас поймите, — начала она объяснять испуганной женщине, — администратор потерял билеты… целую тысячу, вот и приходится помогать ему, а он ведь совсем молодой парень. Елена Дмитриевна отсчитала тридцать рублей. — Вот вам за триста билетов, — протянула она пожилой женщине деньги.
— Нет, нет! — ужаснулась контролер, глядя прямо в глаза Елене Дмитриевне. — Я больше не могу стоять у вас на контроле… Это же дети! — неловко повернулась она на своих больных раздутых ногах, схватившись руками за голову, и медленно засеменила прочь.
— Володя! — резко выкрикнула Елена Дмитриевна. — Это истеричка, от нее всего можно ожидать… беги, порви перед ней билеты… да беги же!
Закулисный схватил билеты и догнал женщину.
— Что вам? — вздрогнула она.
— Вы нам отдали триста непорванных билетов, — с затаенной яростью произнес Закулисный. — Я сейчас перед вами их пересчитаю.
Он пересчитал перед ничего не понимающей женщиной билеты.
— А теперь я их за вас порву, — проговорил он, еле сдерживая бешенство, отрывая корешки. — Мы хотели проверить вас, сами знаете… разные люди бывают.
Женщина вскрикнула — и вдруг бросилась бежать по коридору, то и дело оглядываясь назад.
— Неужели ты сразу не понял, что это истеричка! — с гневным лицом воскликнула Елена Дмитриевна. — С кем ты договорился? Не хватало еще, чтобы об этом кто-нибудь узнал в филармонии. Триста рублей разорвал из-за этой психопатки! Володя, ты уже не мальчик!
— Мама! Что вы меня все время учите! — не выдержал Закулисный.
— Володенька, — умоляющим голосом произнесла Елена Дмитриевна. — Ты знаешь, я тебе плохого не желаю. Послушай меня. Если мы не заменим Женечку, у нас могут быть очень крупные неприятности… и еще, — посмотрела она ему пристально в глаза, — Володя! Ты знаешь свою болезнь и знаешь, что тебе сказали врачи. Почему ты так много пьешь минеральной воды? Ты думаешь, «она» быстрее рассосется? Если ты опять заболеешь — больше не выберешься! А кому достанется наш удивительный «Мойдодыр?» Кому? Я уже старая женщина, мне не под силу ездить с вами на гастроли. Что будет с «Мойдодыром», я тебя спрашиваю?
— Мама! — вскричал он. — Я же сказал, что больше никогда в жизни не притронусь!
— Я видела, как ты выпил шампанское, когда мы были в гостях, — сказала резко Елена Дмитриевна. — Не смей даже прикасаться, даже думать не смей об этой гадости! Ну, все, все, Володенька, — добавила она поспешно, увидев изменившееся лицо сына.
Елена Дмитриевна принялась подсчитывать доходы и расходы, а в это время в зале два интерната рассматривали друг друга. Со сцены их напряженно разглядывали «мойдодыровцы».
Какая— то старушка, не выдержав напряжения, тоненько заголосила:
— Да вам-то за что такое, бедненькие мои, в чем же вы-то виноватые?!
Маркел Купидонович подошел к ней и сказал:
— Брежнева, без паники.
Но было уже поздно. Старое поколение, словно оно было в чем-то виновато, со слезами кинулось к лишенному разума молодому.
Дети с одинаковыми лицами, с одинаковыми инстинктами…
Чем могли помочь эти старые, брошенные, никому не нужные люди, которые стали их угощать сухариками, замусоленными конфетками и гнилыми яблоками? Кто мог помочь этим двум поколениям? Одни прожили жизнь, другие лучше б не начинали. У одних в душе отчаянье и стыд за тех, кто их бросил, у других на лицах отражение этого стыда. А Женек? Забытые жалеют безумных. А Женек!
Эти два поколения не стоят его одного. Им уже никто не поможет, а ему? Где этот добрый и хороший дядя, который вернет Женьку его детство, вернет дружбу, любовь? Все это у одного поколения было, а другое об этом просто не знает. А Женек знает, но все прошло мимо.
Пухарчук плакал, когда Закулисный приказал начинать спектакль.
— Здравствуйте, ребята! — выбежал он с развеселым сморщенным личиком. Зал заревел, и тогда Женек воскликнул: — Друзья, сегодня перед вами будет выступать не лилипут, а Человек!
Кому нужны зрелища, когда у детей нет хлеба?…
Этот спектакль в Иркутске я заделал случайно, не ведая что творю, и хотя вечером в гостинице я, как всегда, получил локтем в ноздри и кровь капала из носа даже с запрокинутой головы, Пухарчук мне признался:
— Евгеша, ты хоть и болван, но как мне тогда аплодировали! Так меня еще никто и нигде не принимал.
Сегодня должен был приехать Витюшка. Я так соскучился по этому жизнерадостному придурку, что у меня с утра начались галлюцинации в виде огромной куриной ножки, жареных котлет и холодного пива.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75