— А что ты у нее не спишь? — отскочил Коля. -Ночью приходишь к себе досыпать, меня каждый раз будишь.
— Ты хочешь сказать?! — задохнулся от негодования Горе.
— Я хочу сказать, что она тебя не пускает в постель,
— ответил Коля. — Сидите там до утра, друг другу душу изливаете.
Видов пошел дальше, но Петя опять догнал его:
— Ты хочешь сказать… я знаю, кто тебе сказал это,
— Петя помолчал и добавил: — и я просто не хочу об этом говорить, потому что вы все пошляки и мне с тобой больше не о чем разговаривать! Ты думаешь, что все женщины такие, как у Левшина?
Так в дружеском разговоре Петя с Колей, поневоле связанные друг с другом роковыми обстоятельствами, дошли до гостиницы.
— Что же она тебе такого сказала? — спросил Коля, вспомнив, с чего начался разговор.
— Она сказала, — взволнованно ответил Горе, что если б я был ниже ее во много раз, то и тогда б она мечтала со мной подружиться…
Видов посмотрел на разбитые Петины кулачищи, вздохнул и промолчал.

* * *
Три вечера подряд Левшин получал от Закулисного затрещины. Мне никогда не приходилось бывать в
Испании, но то, что я увидел — было… О, Боже!!!
Витюшка напоминал привязанного к столбу орущего тореадора, который бессмысленно размахивал перед собой красным плащом, а толстый, упитанный, с огромным пупком бык со всего разбега без промаха наносил удары.
На этой корриде было три зрителя. Двое явно сочувствовали быку, они то успокаивали, то смазывали рога жиром, незаметно его возбуждали и снова обливали холодной минеральной водой.
Но, как ни странно, тореадор после бойни тут же забывал о корриде, получал за избиение червонец и бежал лечить свои раны к веселым знахаркам.
…А бык блаженствовал в стойле…
Единственный сочувствующий тореадору зритель сидел, забившись в угол дивана, и трясся от страха, потому что завтра ему предстояло занять место у столба.
Последний третий день поединка оказался особенно тяжелым для тореадора. Вся арена была забрызгана кровью, столб не выдерживал, стонал от ударов, а тело тореадора представляло сплошную кровавую массу.
— Держите меня! — с пеной у рта рыл под собой землю бык. — Кто тебе сказал, что у нас цирковое представление? — несся он уже во весь опор.
— Но я же ведь для дела рекламирую… — махал плащом из последних сил тореадор.
— Какие у нас летающие лилипуты?! — затрясся столб от страшного удара. — Сколько раз говорить, чтобы ты не смел упоминать о лилипуте во множественном числе! У нас просто лилипутик, который летает без веревочек и ниточек! Меня чуть не разорвали учителя! О каких черных лилипутах ты говорил?
— Я не говорил, что у нас черные лилипуты, — трепыхалось тело.
— Я, что ли, говорил?! Они кричали, что их обманули и что Пухарчук никакой не лилипут! Да и какой он лилипут?! — заорал вне себя бык. — А кто говорил, что у нас единственный в мире черный театр?
— Я этого тоже не говорил! — вопил тореадор.
— Ты… ты не говорил? — остановился от изумления бык, и ему тут же надели в нос кольцо, чтобы он не сошел с ума от такой наглости. — Это… ты… ты не говорил? А-а! Все, теперь все, держите меня! — вырвался и понесся бык к столбу. — Я его сейчас убью! Да у тебя это даже на рекламе написано было!
— Не говорил! — орал тореадор. — Не говорил! А что мне тогда говорить? Если говорить то, что мы показываем, к нам даже дурдомовцы не придут бесплатно смотреть.
— Что? — вскочили тут же двое зрителей. — Что? На наш удивительный, на наш фантастический «Мойдодыр» не придут дурдомовцы? Как ты посмел такое сказать?
— Да, не придут! — орал тореадор. — Что я должен говорить? Что у нас всего один лилипут, который скоро меня перегонит?! Да еще билеты рубль стоят! Кто к нам придет, если я врать не буду?
— За лилипута отвечать буду я! — проревел бык. — Твое дело заинтересовать зрителей и раскидать по классам билеты! На меня собираются писать жалобу в филармонию! Ты знаешь, что я с тобой сделаю?! Да я!… — сорвался бык с места.
Поединок был страшный, потому что для одного закаленного тореадора он заканчивался, а для другого, совсем неопытного, завтра только начинался.
— Урод! — выругался Левшин, когда мы вышли от Закулисного. — Пупок несчастный! Сам бы попробовал билеты по рублю распихать. Подумаешь, поорали на него учителя, тоже мне яйцо! На меня каждый день орет, хоть бы с иглы сорвался, что ли! Я этим только и живу, — вдруг признался Витюшка. — Чтобы можно было его послать куда следует!
Я посмотрел на него, хотел посочувствовать, но Витюшка уже готовился к предстоящему вечеру.
— Левшин, а как же я? Ведь я говорил то же самое.
— Парень, привыкай! — устремился он мимо меня в ванную. — Если б не говорил такое — не сделал бы ни одного концерта. Ты думаешь как? И деньги за заделку получить, и чтобы тебе спасибо сказали? Ты — раб Закулисного, как и все остальные, а не хочешь работать — никто не держит! Только бежать некуда… Вот завтра начнешь бухтеть, что положено, тогда посмотрим, сколько соберешь зрителей. Я-то соберу, мне все равно, просто хотелось как лучше, а вот ты — не знаю…
— Ты что же, гад?! — ворвался я в ванную. Левшин стоял, согнувшись под душем, и мыл голову шампунем.
— Ты ведь знал, что так получится? — закричал я. Теперь Витюшка стоял, не шевелясь, под тугой струей воды и молчал.
— Знал или не знал?
— Знал… — тихо произнес он. — Тебе же легче потом будет работать… сразу за все получишь, а потом привыкнешь, все равно он тебя не прогонит, какой дурак согласится выслушивать каждый вечер такое… только мы с тобой…
— Ты себя за человека считаешь или нет?! — орал я.
— Если ты себя считаешь, то чего так боишься завтрашнего дня?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75