Все остальное ее время уходило на то, чтобы присматривать за тремя малышками, с бою добывать что-нибудь в магазине, готовить и кормить девочек и делать все домашние дела, несмотря на отсутствие электричества, водопровода и даже элементарных удобств: деревянный туалет находился в глубине сада, а воду надо было качать насосом, установленным во дворе. Однако Элинор сумела отрешаться от этих проблем и старалась замечать только романтическое очарование своего нового жилища. Их домик стоял на южном склоне поросшего лесом холма, из его окон открывался вид на уходящие вдаль мягкими волнами поля, которые начинались сразу же за небольшим аккуратным огородиком, устроенным Билли. Элинор по душе пришелся деревенский покой, особенно зимой, в холодные, ясные и снежные дни. А летом, когда ветер гнал рябь по полям спелой пшеницы, Элинор всегда вспоминала детство, хотя английские поля выглядели крохотными по сравнению с привычными ей просторами Миннесоты.
Элинор до беспамятства любила своих маленьких внучек. Все находили девочек на редкость хорошенькими, особенно отмечая, что все три унаследовали от Билли его необыкновенные глаза – большие, ярко-аквамариновые, торжественно и загадочно взиравшие на мир. Клер, старшая, была хрупкой, темноволосой и спокойной, как ее отец в детстве. Аннабел напоминала Элинор ребенком: розовощекая пышка с копной густых волос, из золотистой рамки которых выглядывало милое круглое личико. Миранда, самая младшая из всех, была бледненькой, веснушчатой и очень маленькой для своего возраста.
– Да, нам очень повезло, – с улыбкой отвечала Элинор, когда кто-нибудь принимался рассыпать ей комплименты по поводу этого очаровательного трио. Однако, несмотря на ее горячую любовь к внучкам, они не могли заменить ей Эдварда. Как это случается с большинством матерей, ее дитя все еще было для нее плотью от ее плоти и кровью от ее крови, частью ее собственного тела, связанной с ней невидимой пуповиной, которую никому и ничему не дано разорвать, и теперь, лишившись сына, она чувствовала, что потеряла часть самой себя.
Всякий раз, когда ее глаза встречались с аквамариновым взглядом одной из малышек, перед ее мысленным взором вставал маленький Эдвард, и вся ее душа сжималась от тоски. Она мучила себя раскаянием – почему она уделяла Эдварду так мало внимания, когда он был рядом с ней, в той же комнате, а она в это время гладила, штопала или просто слушала радио? Всякий раз, когда она вспоминала любимого сына, сердце ее пронзала почти физическая боль. И, чтобы не поддаться горю и не разрыдаться в присутствии девочек, усилием воли она заставляла себя переключаться на обдумывание дальнейших деталей своей книги. Это всегда отвлекало ее от тяжелых мыслей.
Воскресенье, 5 августа 1945 года
Элинор завершила свой новый, четвертый по счету роман, над которым работала почти два года, и практически все это время не без удовольствия. Она убедила себя, что ей приятно вставать до рассвета, чтобы приняться за работу, хотя последняя зима была такой холодной, что перед тем, как сесть за письменный стол, она облачалась в пальто, накрывала колени одеялом, а под ноги приходилось класть бутылку с горячей водой.
Элинор писала целыми днями напролет. Зная, что завершающий этап работы требует от нее максимального напряжения сил и внимания, Билли следил за тем, чтобы ничто не мешало ей и не отвлекало ее. Он сам приносил жене на стол горячий чай или суп и уносил остывшие, к которым Элинор порой так и не прикасалась.
В этот вечер, вскоре после того, как пробило одиннадцать, Элинор наконец положила ручку, сняла очки, протерла глаза, потянулась и, как всякий уважающий себя писатель, начала сомневаться.
Может быть, книгу следовало бы озаглавить не „Смертельная удача", а „Роковая удача". Элинор не хотелось, чтобы это звучало как название какого-то детектива, хотя ее только что оконченный роман был именно таким: в нем рассказывалось о цепи убийств, совершаемых, чтобы завладеть состоянием, в одной семье елизаветинских времен.
Элинор снова потянулась. Ей захотелось выйти из дома и подышать свежим воздухом. И еще ей хотелось выпить. А еще она была голодна. Спать ей совсем не хотелось, голова была легкой и пустой.
В кухонном шкафу стояла бутылка сидра; в металлическом сетчатом ящике для продуктов, висевшем с наружной стороны кухонной двери, лежала баранья отбивная. Элинор пожарила себе отбивную, запила ее сидром. В этот поздний час ей казалось, что на всем белом свете нет никого, кроме нее, и ей было хорошо. Она взяла с кухонного стола номер „Дейли телеграф", раскрыла его на той странице, где помещался кроссворд, и начала было его разгадывать, но передумала: ей никогда не удавалось дорешать ни один кроссворд до конца, а это задевало ее самолюбие. Она вновь просмотрела заголовки статей: ничего особенного в мире не происходило.
А в это самое время на другом конце земли, где было раннее утро, небольшой парашют оторвался от бомбардировщика Б-52 и стал неторопливо опускаться вниз. В 8 часов 15 минут начавшаяся в бомбе цепная реакция создала температуру в несколько миллионов градусов. Образовался огненный шар, свет которого затмил сияние солнца. Шар стремительно рос, пока не достиг двухсот пятидесяти ярдов в диаметре. В то самое мгновение, когда он взорвался над Хиросимой, Вторая мировая война была окончена.
Вторник, 9 июля 1946 года
Офис Джо Гранта на Кейри-стрит был почти точной копией его кабинета в загородном доме, где он жил с семьей: та же обстановка, те же кресла, обтянутые темно-зеленой кожей. Сейчас Джо пятьдесят пять, но выглядит он старше, подумала Элинор, сидя напротив него в кресле с широкими подлокотниками возле незажженного намина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103