г. Ферриски, Ламонта и Шанахэна .
Голова: брахицефальная; круглая; прогнатическая.
Зрение: склонность к близорукости; косоглазию; никталопии.
Носы: римский, курносый; сосцевидный.
Второстепенные физические недостатки: пальпебральный птоз; несварение желудка; французский насморк.
Манеры: склонность чопорно отряхивать пальцы, препроводив в рот кусок хлеба или иной крошащейся субстанции; склонность прищелкивать языком и теребить узел галстука; склонность ковыряться в ухе булавкой или спичкой, а также кусать губы.
Верхняя одежда: костюмы из шерстяных тканей цвета индиго; костюмы из коричневой саржи с пиджаками на двух пуговицах; то же, на трех пуговицах.
Нижнее, или исподнее, белье: шерстяная рубашка и кальсоны с застежкой спереди; ширпотребное белье из плотной полушерстяной или хлопчатобумажной ткани (в зависимости от времени года), набрюшник на специальных помочах.
Материал для рубашек: шелк; лен; тарлатан.
Особые приметы на нижних конечностях: плоскостопие; не имеются; мозоли.
Особые приметы на верхних конечностях (ладони): заскорузлость; мозолистость; не имеются.
Любимый цветок: ромашка; маргаритка; буквица.
Любимое растение: букс; фукс; лавровишня.
Любимое блюдо: голец; гоголь-моголь; жюльен. Конец меморандума.
Дверь без стука распахнулась, и вошел дядя. По виду его было ясно, что он успел заметить внизу, в прихожей, книжки Бринсли. Лицо его расплывалось в радушной, гостеприимной улыбке. Его портсигар — пучок пятачок — был уже наготове. Дядя застыл с приличествующим удивленным восклицанием при виде стоящего у окна гостя.
— Мистер Бринсли! — произнес он.
Бринсли ответил, как то и принято в приличном обществе, используя для этой цели официальное «добрый вечер». Дядя тепло пожал ему руку и немедля предложил всем присутствующим воспользоваться содержимым своего портсигара.
— Что-то не часто вы нас навещаете, — сказал он.
Предупредив намерение Бринсли вытащить спички, дядя поспешно извлек свои. Я принял сидячее положение и неловко пристроился на краешке кровати.
— Ну-с, дружок, а мы как поживаем сегодня вечером? — спросил дядя, подходя ко мне с зажженной спичкой. — Экий все же ты у нас лежебока. Мистер Бринсли, что нам делать с этим молодым человеком? Говоря начистоту, просто ума не приложу, что с ним делать.
Глядя поверх дядиной головы, я сообщил, что в комнате, между прочим, всего один стул.
— Вы хотите сказать, что нехорошо днем валяться в постели? — самым невинным тоном спросил Бринсли. Он явно намеревался держаться покровительственно, обсуждая с дядей мои привычки, чтобы унизить меня.
— Именно, мистер Бринсли! — с откровенным жаром откликнулся дядя. — Именно. Поверьте моему слову, это очень дурной признак, когда речь идет о молодом человеке. Никак не возьму в толк. В чем тут смысл, скажите мне на милость? Насколько я вижу, наш друг совершенно здоров. Понимаю, если бы мы имели дело со стариком или инвалидом. Но у парня же цветущий вид.
Поднеся руку с сигаретой к голове, он закрыл правый глаз и с недоуменным видом потер веко согнутым большим пальцем.
— Нет, это выше моего понимания, — сказал он. Бринсли ответил вежливым смешком.
— Все мы с ленцой, — добродушно произнес он, щеголяя широтой взглядов. — Таково уж наследие наших праотцев. Лень сидит в каждом из нас. Нужно специальное усилие, чтобы ее преодолеть.
В знак одобрения дядя легко ударил ребром ладони по умывальнику.
— Лень сидит в каждом из нас, — громко повторил он. — Лень пронизывает наше общество сверху донизу и снизу доверху. Это факт. Но скажите мне, мистер Бринсли, делаем ли мы это усилие?
— Думаю, да, — ответил Бринсли.
— Именно, — откликнулся дядя, — иначе во что бы превратился мир, в котором мы живем, если бы мы его не делали.
— Совершенно с вами согласен, — сказал Бринсли.
— Мы имеем право сказать себе, — продолжал дядя. — Вот я отдохнул. Ибо потрудился в поте лица. И ныне восстаю, дабы использовать данные мне свыше силы в меру моих возможностей и согласно обязанностям, каковые накладывает на меня мое положение. А плоть надо держать в узде.
— Разумеется, — кивнул Бринсли.
— Праздность — Господь да упаси нас от нее — это страшный крест, который человеку приходится нести в этой жизни. Предаваясь праздности, вы становитесь обузой для самого себя... для ваших друзей... для каждого, будь то мужчина, женщина или ребенок, с кем вы столкнетесь на жизненном пути и с кем, возможно, свяжете свою судьбу. Вне всякого сомнения, праздность — один из самых тяжких смертных грехов.
— Я бы даже сказал — самый тяжкий, — согласился Бринсли.
— Самый тяжкий? О, вы правы.
— Скажи мне, ты хоть раз заглядывал в книжку? — спросил дядя, поворачиваясь ко мне.
— Между прочим, я заглядываю в книжку не раз и не два на дню, — ответил я с некоторой запальчивостью. — А занимаюсь я в спальне, потому что здесь тихо и мне удобно здесь заниматься. Экзамены же, насколько помнится, я всегда сдавал без труда. Еще вопросы есть?
— Согласен, и нечего горячиться, — сказал дядя. — Совершенно незачем горячиться. А дружеским советом ни один умный человек не побрезгует, думаю, тебе приходилось это слышать.
— Ах, не будьте так строги к нему, — сказал Бринсли, — особенно насчет занятий. Дело в том, что он у нас больше теоретик, чем практик. Мэнс сана ин корпорэ сано, не так ли?
— Несомненно, — категорическим тоном ответил дядя, совершенно не разумевший латыни.
— Я имею в виду, что прежде всего надо физически чувствовать себя в форме, тогда и мысль будет работать нормально. Думается мне, немного физкультуры и побольше упорства в занятиях, и все проблемы решатся сами собой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83