— Рядом с этим сумасшедшим громилой, который хватается за свои железки, как только ему представляется случай кого-нибудь подстрелить, невозможно чувствовать себя в безопасности. Термин «кенгуру» — более узкий, поэтому понятие «сумчатое» включает его в себя, являясь более широким по смыслу и более доходчивым.
— Пять, шесть, семь...
— Ага, теперь понятно, — сказал Пука. — Вы имеете в виду, что сумчатое носит кенгуру в своей сумке.
— Десять, — решительно произнес Коротышка. — В последний раз спрашиваю — собираешься слезать?
Тихо захрустели ветви в гуще зеленой кроны — так летний ветерок задумчиво ласкает овсяное поле, — почудилось слабое, безжизненное движение, и на путников снизошел голос, жалобный и печальный в своей бесконечной усталости, тонкий голос, нараспев прочитавший такие строки:
Суини-иссохшие-чресла сидит
в кроне тиса,
сколь убога здешняя жизнь,
сколь горька, милосердный Христе.
Ветви серые изъязвили меня,
искололи мне икры,
здесь я в кроне высокого тиса живу,
здесь ни шахмат, ни женщин.
Веры к людям во мне уж нет,
я от них далече, на закате ряской кормлюсь,
не спущусь обратно.
— Господи, спаси и сохрани! — сказал Кривая Пуля.
Коротышка яростно потряс в воздухе своими кольтами и проглотил скопленную для плевка слюну.
— Значит, не слезешь?
— Мне кажется, я знаю этого джентльмена, — учтиво вмешался Пука. — Сдается мне (впрочем, может быть, я и заблуждаюсь), что это некто по имени Суини. Он не совсем в своем уме.
— Так стрелять или нет? — спросил Коротышка, обращая свою растерянную шарообразную физиономию к внимательно следившей за его действиями компании.
— Ты имеешь в виду род Суини, что из Рэтхэнгена, или тех Суини, что из Суонлинбара? — поинтересовалась Добрая Фея.
— Опусти свою чертову пушку, — резко произнес Кейси. — Сукин кот, что сейчас говорил, поэт. Поэтов, сукиных этих котов, я по голосу признаю. Руки прочь от поэта! Я и сам могу стих сочинить, а посему уважаю всякого, кто способен на то же. Убери оружие.
— Нет, я совсем не то имел в виду, — ответил Пука.
— Или льнокудрых Суини из Килтимаха?
— Мужчина, по всему видать, уже пожилой, — заметил Кривая Пуля, — так как же ты можешь оставить его сидеть на ветке, как петуха на шестке? Ну, уйдем мы, а вдруг он заболеет или припадок с ним какой приключится, что тогда делать?
— По мне, так пусть хоть подавится своей блевотиной, — ответил Коротышка.
— Нет, и не этих тоже, — учтиво ответил Пука.
— Тогда, может быть, Мак Суини из Ферна или Боррис-ин-Оссори?
В этот момент раздался душераздирающий вопль, похожий на мычание потревоженного телка-однолетки; сердито зашумели потревоженные ветви, и несчастный безумец рухнул вниз, обдираясь об острые, переплетенные, как решето, ветви тиса, — стенающий черный метеор, буравящий ощетинившиеся шипами и колючками зеленые облака. Он упал на землю, из широкой раны на правой стороне груди сочилась кровь, а истерзанная спина была утыкана терниями, словно на ней вырос маленький лес деревьев, для Эрина типических; мучительно кривящийся рот был вымазан зеленым соком трав, но губы шевелились, ни на минуту не переставая произносить еле слышные странные стихи. Тело незнакомца было неравномерно покрыто перьями, поникшими и потрепанными.
— Святый Боже, спустился-таки! — воскликнул Кривая Пуля.
— Нет, и не этих тоже! — прокричал Пука, стараясь, чтобы голос его был слышен среди поднявшегося шума.
— Тогда, быть может, Суини из Хэролдс-Кросса?
Джэм Кейси стоял на коленях подле густо усеянного синяками, как оспинами, тела короля, шепча какие-то вопросы в глухую раковину его уха и выдергивая из израненной груди мелкие колючки своими рассеянными, бездумными пальцами, — поэт наедине с поэтом, бард, извлекающий тернии из тела барда-собрата.
— Расступитесь, ему нечем дышать, — сказал Кривая Пуля.
— Не могли бы вы зайти с другой стороны, — обратилась Добрая Фея к Пуке, — чтобы я могла получше разглядеть этого человека, вившего себе гнезда, подобно птицам?
— Разумеется, — учтиво ответил Пука.
— Как его зовут? — спросила Добрая Фея.
Пука прочертил в воздухе резкую черту своим большим пальцем — знак того, что назойливость собеседника несколько утомила его.
— Суини, — ответил он. — Кровь, текущую из раны на теле человека, можно остановить только одним — мхом. Оберните его мхом, иначе он истечет кровью и умрет.
— Верно говорите, — отозвался Кривая Пуля. — Побольше мха.
Путники приложили влажные губки лишайника и куски зеленого мха к глубоким ранам на теле Суини, привязав их молодыми гибкими побегами, и почти сразу же мхи и лишайники покрылись красными пятнами, коркой запекшейся густой крови. Впавший в беспамятство Суини все еще продолжил бормотать бессвязные строки:
Поразил я Ронана копьем
перед всем моим войском.
И святой отправил меня
полетать вместе с птицами.
Я Суини, голоден и худ,
худ, изглодан голодом лютым.
Ряски зелень, ягоды пурпур,
ими рот мой окрашен.
В кроне тисовой был мой дом,
муки многие здесь я принял,
злые ветви язвили мне плоть,
не спущусь обратно.
— Все в порядке, парень, — произнес Кейси, ласково похлопывая Суини по обложенному мхом боку, — ничего, выкарабкаешься. Мы еще погуляем, слово даю.
— Одна пуля, и конец всем мучениям, — сказал Коротышка. — Само Провидение призывает к этому акту милосердия.
— Как бы мне хотелось, — учтиво, но внушительно произнес Пука, — чтобы вы спрятали наконец свое смертоносное оружие и умерили свою кровожадность. Неужели вы не видите, что бедняге нездоровится?
— Что с ним такое? — поинтересовалась Добрая Фея.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83