Орлик положил перо, на манер закладки, в раскрытую перед ним красную шестипенсовую записную книжку. Обхватив голову руками, он зевнул градусов этак на семьдесят, так что стали полностью видны стоящие у него на зубах скобки для исправления прикуса. Помимо них в его ротовой полости имелось четыре запломбированных коренных и шесть роскошных золотых зубов. Вновь сомкнув челюсти, он издал томный, похожий на стон звук, и две большие прозрачные капли, выделенные слезными железами, застыли в уголках его глаз. Лениво захлопнув книжку, он стал читать четко отпечатанный на задней стороне обложки текст следующего содержания.
Содержание текста на задней стороне обложки . Не перебегайте улицу, не посмотрев сначала направо, потом налево! Не переходите улицу перед стоящим транспортом или позади него, не посмотрев сначала направо, потом налево! Не позволяйте детям играть на проезжей части! Не выбегайте на проезжую часть за выкатившимся мячом, не убедившись в отсутствии движения! Не катайтесь на подножках транспорта и не забирайтесь на его крышу! Пользуйтесь пешеходными переходами, если таковые имеются! Безопасность прежде всего!
Последние две фразы Орлик прочел вслух, протирая глаза. Напротив него сидел, потупившись, Ферриски. Он сидел, облокотившись на стол, подпирая голову приложенными к щекам длиннопалыми ладонями; под тяжестью головы щеки поднялись неестественно высоко, до самых уголков глаз, так что уголки рта оказались на одном уровне с глазами, прищуренными и раскосыми по той же причине, отчего лицо Ферриски приобрело непроницаемо загадочное восточное выражение.
— Не кажется ли вам, что спокойнее всего было бы сейчас отправиться на покой, а этого субъекта оставить здесь до утра? — спросил он.
— Нет, не кажется, — ответил Орлик. — Безопасность прежде всего.
Шанахэн освободил заложенные под мышки большие пальцы и потянулся.
— Один неверный шаг, — сказал он, — и многим из нас это дорого обойдется. Надеюсь, вы это понимаете? Один неверный шаг, и не миновать нам всем кутузки, это факт.
Ламонт встал с кушетки, на которой он отдыхал, подошел и остановился, склонив голову в позе заинтересованного слушателя.
— Вот только не будет ли у судей назавтра трещать голова? — сказал он.
— Не думаю, — ответил Орлик.
— Думается мне, настало время выносить приговор.
— Достаточно ли свидетелей опросило жюри?
— Безусловно, — сказал Шанахэн. — Время разговоров прошло. Надо порешить дело сегодня же, чтобы мы могли, как все добрые люди, лечь спать с чистой совестью. Не дай Бог, мы прозеваем и дадим ему возможность застать нас за подобными играми!..
— Бритва тут в самый раз подойдет, — заявил Ламонт, — чик — и готово!
— Все было по-честному, так что жаловаться ему нечего, — сказал Ферриски. — Судили его честь по чести, да к тому же его собственные создания. Час настал.
— Настал час проводить его во двор, а там... — сказал Шанахэн.
— Дайте мне хорошую бритву, и я мигом управлюсь, — подхватил Ламонт.
— Что касается важности шага, который следует предпринять, — сказал Орлик, — у меня возражений нет. Вот только как бы с нами ничего не приключилось. Сдается мне, до нас подобные штучки никто не выкидывал.
— Как бы там ни было, поработали мы на славу, — сказал Шанахэн.
— Для надежности надо бы еще одного свидетеля, — ответил Орлик, — а тогда уже можно и приступать.
Предложение было принято, и мистер Шанахэн воспользовался возможностью произнести импровизированную речь, восхваляя литературные заслуги мистера Орлика Треллиса.
Компания расселась по своим местам, Орлик раскрыл книжку на заложенной странице.
Конец книги, третий от конца. Автобиографическое отступление, часть последняя. Войдя через боковую дверь, я повесил свое серое пальто на вешалку в темном углу под лестницей. Потом, сознательно напустив на себя озабоченный вид, стал медленно подниматься по каменным ступеням, обдумывая неожиданный для меня самого факт, а именно то, что я сдал последний экзамен с честью и солидным запасом прочности. От сознания этого я чувствовал некоторое внутреннее ликование. Когда я проходил по коридору, дверь столовой приоткрылась и в приоткрывшуюся щель высунулась голова дяди.
— Можно тебя на пару слов? — спросил он.
— Минутку, — ответил я.
То, что он был дома, удивило меня. Однако голова его скрылась столь быстро, что я не успел оценить его вечернее расположение духа. Я проследовал к себе в комнату и растянулся на мягкой лежанке, по-прежнему баюкая себя теплыми мыслями о собственной сообразительности и учености... Лишь очень немногие из испытуемых доказали, что достойны занимать почетное место в классе, хотя и общепризнанно считались завзятыми интеллектуалами. Это вселяло в меня чувство благодушного торжества. Внезапно, словно над самым ухом у меня, чей-то голос произнес: «Скажи-ка мне, ты хоть раз заглядывал в книжку?» И, сознавая, что мое опоздание сделает дядин допрос еще более язвительным и ядовитым, я все же взял со стола книгу и углубился в изучение подстрочных примечаний, читая вдумчиво и не спеша.
Текст, о котором идет речь, был извлечением из «Обзора Искусств и Естественных Наук», том тридцать первый . Нравственные последствия табакокурения . Не может быть никакого сомнения в том, что табак и содержащийся в нем никотин самым пагубным образом сказываются на характере человека, притупляя его нравственную чуткость, заглушая голос совести и разрушая утонченность мысли и чувства, свойственную подлинно благовоспитанному христианину. Это пагубное воздействие, как того и следовало ожидать, гораздо более отчетливо проявляется в молодых людях, начинающих употреблять табак, когда характер их еще только складывается, чем в тех, кто усвоил эту привычку в более зрелом возрасте, хотя и в последнем случае оно чаще всего вполне очевидно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83