«Что же за всем этим кроется?» – размышлял он. Когда Каспару приходили письма, вернее, записки от фрау фон Каннавурф, он вскрывал их и прочитывал, прежде чем передать юноше. Но ничего ему не открывалось; слишком уж безобидно было содержание этих записок. Вероятно, они объясняются на каком-то условном языке, думал Квант и сопоставлял некоторые часто повторяющиеся фразы, надеясь найти ключ к таинственному шифру. Каспар возмущался этим, но Квант, с несвойственным ему красноречием, доказывал, что воспитателям дано право просматривать корреспонденцию воспитанников.
Наконец Каспару пришлось попросить свою подругу больше не писать ему. Если бы Кванту удалось подслушать беседы обоих, он, к своему огорчению, счел бы их столь же невинными, как и письма. Кстати сказать, случалось, что они часами гуляли вдвоем, не обмениваясь ни единым словом.
– Как хорошо в лесу, правда? – спрашивала наконец молодая женщина своим задушевным сладостным голосом, сопровождая эти слова легким щебечущим смешком. Или, собирая цветы на лугу, говорила:
– Разве они не прекрасны?
– Прекрасны, – отвечал Каспар.
– Так сухо, так деловито вы говорите о них!
– Я лишь недавно узнал, что они прекрасны, – взволнованным голосом произнес Каспар, – прекрасное познается всего позднее.
На сей раз весна делала его поистине счастливым. Вдыхая весенний воздух, Каспар ощущал себя странно предпочтенным существом. О том, что он красив, он ни разу еще не подумал. Существующий мир обвивал его как венок. Покуда солнце стояло на голубом небе, глаза его светились удивлением и счастьем. «Он – словно ребенок, которого после долгой болезни впервые вывели в сад», – говорила о нем фрау фон Каннавурф. Доброе ее сердце билось быстрее при мысли, что и она как-то способствовала его счастливому расположению духа. Иной раз она украшала шляпу Каспаpa молодой зеленью, и вид у него становился гордым. И все же он был постоянно углублен в себя, постоянно замкнут, словно в нем шла какая-то внутренняя борьба перед принятием важного решения.
В один прекрасный день они договорились называть друг друга Клара и Каспар. Она подсмеивалась над деловитой серьезностью, с которою он выполнял этот договор. Она вообще частенько над ним потешалась, в особенности, когда. он читал ей краткие проповеди о нравственности или сердито порицал то, что в его устах называлось «женской суетой сует». И еще Каспар уговаривал ее не так много ходить и беречь свое здоровье. Иной раз и правда казалось, что она стремится к усталости, к изнеможению. Ей нравилось подниматься на высокие башни. В церкви св. Иоанна на башне жил старик звонарь, благодушный мудрец, которого долгое одиночество научило созерцанию. Сотни ступенек не отпугивали ее, и она, иногда по два раза в день, поднималась к старику, болтала с ним, как с добрым другом, или, прислонившись к перилам узенькой галереи, подолгу смотрела вдаль. Звонарь тоже полюбил ее всем сердцем и в вечерние часы, случалось, подавал условные сигналы своим фонарем в направлении дома Имхофов.
Всякий день она строила планы новых путешествий, ибо жизнь в маленьком городке была ей не по душе. Каспар спросил, почему она рвется прочь отсюда, но исчерпывающего ответа она ему дать не смогла.
– Нельзя мне где-либо оседать, – проговорила молодая женщина, – если мне хорошо, я чувствую себя несчастной, я должна странствовать и открывать что-то новое, должна искать людей. – Она с нежностью смотрела на Каспара, и губки ее при этом непрестанно дрожали.
Однажды она обмолвилась несколькими словами о брошюре Фейербаха; только один-единственный раз в их разговоре была упомянута эта книжка. Каспар схватил руку Клары и с непонятно откуда взявшейся силой так крепко сжал ее, словно хотел раздавить услышанное слово. Фрау фон Каннавурф тихонько вскрикнула.
Уже наступил вечер; они дошли до перекрестка, на котором обычно расставались. И фрау фон Каннавурф, приблизившись к Каспару и глядя ему в глаза, взволнованно и быстро прошептала:
– Итак, вы готовы взять это на себя?
– Что именно? – вздрогнув, спросил он.
– Все…
– Да, все, – глухо повторил юноша, – но я не знаю… я так одинок.
– Разумеется, одиноки, но ведь вы ничего другого и не хотите. Одиноки, как в узилище, только что не под землей, а на ее поверхности… – Больше она ничего не смогла сказать, одной рукою он зажал ей рот, другою – себе. Едва ли не ненависть сверкнула в его глазах. Внезапно охваченный радостным смущением, он подумал: «Может быть, и моя мать похожа на эту женщину». Губы его запеклись, как у жаждущего, с ним происходило что-то, повергавшее его в содроганье.
– Мне пора домой, – с внезапной досадой воскликнул он и убежал.
Фрау фон Каннавурф смотрела ему вслед; темнота уже давно его поглотила, а ее большие детские глаза все еще не отрывались от его пути. Страх сжимал ей сердце. «Он самый отважный из людей, – думала молодая женщина, – и даже не подозревает, как он отважен; что же так волнует и трогает меня, когда я говорю с ним или молчу подле него? И почему мне так боязно от сознанья, что он предоставлен самому себе?»
Она пошла к дому, и на дорогу длиной в тысячу шагов ей понадобилось не меньше получаса. На западе огненными прожилками сверкали зарницы.
Каспар рано улегся спать. Но часов около четырех проснулся от громкого голоса. На улице кто-то кричал: «Квант! Квант!»
Каспару, еще в полусне, показалось, что это голос Хикеля. Где-то стукнуло отворяемое окно, голос на улице что-то произнес, что именно, Каспар не разобрал, в доме хлопнула дверь. Потом все стихло. Каспар повернулся на другой бок и снова стал засыпать, но тут к нему постучали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140