– Почему ты так его ненавидишь?
– Он подлец. Выдает себя за ценителя искусства, за аристократа, а на самом деле он сколачивает деньги, выступая брокером краденых произведений. Как только где-то в мире случается кража картины, вор знает, что он сумеет сбыть ее в Россию через графа Орлова. Даже для законно приобретенной картины нет хуже судьбы, чем оказаться у Орлова.
Он продаст ее кому-то из русской знати, что понятия не имеет о музеях, и там она сгинет навсегда. Орлов в моих глазах воплощает все то плохое, что есть в мире искусства, и я его презираю.
Гаррет говорил с такой страстью, с таким неподдельным чувством, с такой болью, что Мэйсон вдруг стало стыдно. Она спровоцировала эту сцену, чтобы узнать что-то ценное для себя о прошлом Ричарда, но то, что она невольно причинила ему боль, не принесло ей радости. И она не узнала ничего нового.
Этот случай лишь ослабил ее иммунитет против него.
Мэйсон отвернулась. Она должна побороть в себе это чувство. Если она станет его идеализировать, если будет видеть в нем лучшее, то сердце ее не устоит.
Она должна уничтожить на корню те нежные чувства, что к нему питала.
Глава 16
Инцидент с Орловым несколько сгладил остроту страха Мэйсон перед Ричардом Гарретом. Она не сомневалась в том, что он сейчас на задании, цель которого ее разоблачить, и, принимая во внимание его идеалистическую любовь к искусству, не было ничего удивительного в том, что такие личности, как граф Орлов, вызывали у него отвращение. Но при таком взрыве эмоций мог ли он обдуманно изображать страстное желание защитить ее картины? Мэйсон запуталась. Ее раздирали противоречивые чувства. Она чувствовала, что еще очень далека от того, чтобы разгадать загадку Ричарда Гаррета.
Тем временем он продолжал ухаживать за ней с неослабеваемым вниманием. Его ни в коей мере нельзя было назвать назойливым или настырным, но он вел кампанию по ее обольщению весьма искусно, покоряя Мэйсон своим обаянием, компетентностью и доброжелательной настойчивостью. Как бы ни старалась Мэйсон обороняться, она сама чувствовала, что решимость противостоять ухаживаниям Ричарда тает с каждым днем. То, как он то и дело притрагивался к ней в самые неожиданные моменты, как проводил подушечкой пальца по ее ладони, вызывало в ней острые приступы желания. То, как он целовал ее, прощаясь перед сном, как обнимал ее при этом, побуждало ее искать спасения за закрытой дверью своего номера, ибо она больше сама себе не доверяла. Постепенно, исподволь, без спешки Ричард раздувал в ней предательское пламя страсти. Этот огонь терзал Мэйсон, не давал уснуть, и она ночи напролет проводила без сна, меряя шагами спальню, то и дело подходя к окну, выходящему на его отель. Она знала, что Ричард сейчас там, что он может и хочет дать ей то, что могло погасить лихорадку в ее крови. Она ненавидела себя за то, что хочет его, что любит его, несмотря ни на что, вопреки всему. Каждая минута, проведенная в его обществе, оборачивалась смертной мукой, но без него ей было еще хуже.
Шестого мая Всемирная выставка открылась для посетителей. Мэйсон и Лизетта вместе со всеми жителями и гостями Парижа бродили по просторным выставочным площадкам, заглядывали в павильоны, где демонстрировались последние достижения в науке и технике. За последние три дня они успели отведать пахлаву в греческом павильоне, побывали в павильоне Тонкина, посмотрели на танцоров из Центральной Африки, полюбовались персидскими древностями, побродили по выставкам хрусталя, ювелирных украшений и фотографии, покатались на миниатюрном поезде и, конечно же, посетили выставку картин и скульптуры во Дворце художеств. Здесь было столько всего интересного, что могло бы развлечь, отвлечь от повседневных забот.
Но атмосфера радостного возбуждения первой недели работы выставки не ограничивалась одним лишь Марсовым полем, она охватила весь Париж! Можно было пройти много миль от квартала к кварталу, и отовсюду доносились пение, музыка, гимны и тосты во славу Франции. Волшебство праздника, наконец, захватило и Гаррета, который до сих пор не проявлял особого интереса к событию, если только это не имело прямого отношения к павильону Колдуэлл. На третью ночь великой недели он появился у двери Мэйсон, одетый в вечерний костюм, и объявил:
– Я хочу вывести тебя в город.
Мэйсон попыталась отговориться:
– Спасибо, Ричард, но я так устала. Мы с Лизеттой истоптали все ноги за последние три дня. У меня вообще сил не осталось.
– Чепуха, – ответил он. – Весь мир празднует, и у меня тоже праздничное настроение. Я подожду, пока ты оденешься.
– Но я действительно не могу, – возразила Мэйсон.
Ричард улыбнулся в ответ:
– Так не бывает. Не может быть, чтобы среди всего этого разгула веселья не нашлось бы чего-то такого, что отвечало бы твоему настроению.
– Ну, – задумчиво протянула Мэйсон, – пожалуй, есть одно место, куда бы я хотела попасть, но мне так и не удалось достать билет. Все билеты давно распроданы.
– Нет ничего невозможного. Особенно в Париже. Особенно в эту ночь. – Ричард подошел к Мэйсон и положил ладони ей на плечи. – Скажи мне, чего тебе сейчас очень-очень хочется?
Мэйсон отстранилась. Слишком сильно действовало на нее тепло его ладоней.
– Лизетта сегодня выступает с новым номером на трапеции в «Фоли-Бержер». Мне бы очень хотелось туда сходить, но все билеты давно раскупили.
Ричард победоносно усмехнулся:
– «Фоли-Бержер» так «Фоли-Бержер». Одевайся. Я вернусь через час.
Полтора часа спустя метрдотель кабаре «Фоли-Бержер» вела их сквозь толпу страждущих к столику в первом ряду от сцены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101