А потом он опекал меня как мог. Находил для меня приемные семьи. Он то появлялся в моей жизни, то исчезал. Он позаботился о том, чтобы я получил образование. Когда я немного подрос, он взял меня к себе, и я стал жить при нем постоянно. Он хорошо ко мне относился, действительно хорошо, Мэйсон. Но я никогда бы не смог стать тем, кем он хотел, чтобы я стал. Потому что я так и не забыл Молли. Стержнем всей моей жизни был не Хэнк. То был образ моей сестры в гробу в синем платье. Неизгладимый, совершенный образ. Неописуемая красота. Когда мне в жизни становится по-настоящему страшно, я закрываю глаза, и ко мне приходит ее образ, и он помогает мне выйти из беды. И в определенном смысле мой сон об этом.
– Что ты имеешь в виду?
– Во сне я всегда окружен безымянным ужасом. Из темноты ко мне тянется что-то жуткое, пытаясь вобрать меня в себя. Но впереди голубой свет, который, я знаю, меня спасет. И поэтому я стараюсь дотянуться до него. Но я не могу. Никогда. Когда я просыпаюсь, мне больше не хочется об этом думать. Но я не настолько глуп, чтобы не понимать, что голубой свет – это синее платье Молли, и он исчезает так же, как Молли исчезла в земле. Чего я до сих пор не понимал, так это то, что вся моя жизнь – это поиск того голубого платья.
– Ты имеешь в виду свою любовь к искусству?
– Да. Первая по-настоящему великая картина, которую я увидел, – это картина Делакруа в Денвере. Она потрясла меня до глубины души. Когда я увидел это величественное произведение искусства, с его богатыми цветами и платьем женщины, выписанным синим кобальтом, было так, словно я снова увидел Молли. Словно я снова увидел ее в гробу, в том синем платье… Увидел ее – этот образ вечной красоты. Я не могу описать, что со мной творилось при виде этой работы. Она изменила всю мою жизнь в одно мгновение. Изменила все в моей жизни. С этого момента, кроме искусства, меня больше ничто не занимало.
– А когда ты увидел мои работы?
– Когда я увидел твои работы, потрясение оказалось еще более сильным. Не только потому, что техника была оригинальной, но и потому, что они отражали мое видение мира. Контраст между неописуемым ужасом и ангельской чистотой. Было так, словно ты заглянула ко мне в душу и написала то, что увидела там. Все твои работы, но особенно автопортрет – женская фигура с совершенной грацией, сильная и уверенная в своей привлекательности, в своей сексуальности… Женщина в синем платье.
Мэйсон все теперь понимала.
– Насчет картин все ясно. Но когда ты узнал, что я жива, зачем ты стремился превратить меня в то, чем я не являюсь?
Ричард немного подумал и ответил:
– Ты знаешь, когда этот Клинт Мерфи сказал мне, чтобы я не тратил слез на салунную шлюху… Ну, когда я подрос и стал понимать, что значат его слова, я просто поставил на них табу. Я не мог принять того, что Молли, очевидно, приходилось продавать себя, чтобы мы смогли выжить. Поэтому я заменил реальную Молли ее образом, образом чистоты и невинности. В каком-то смысле по отношению к ней это было несправедливо. Я должен был еще выше вознести ее за ту жертву, что она принесла ради меня. Пожалуй, я только сейчас понял, что сотворил с Молли. Я ее канонизировал.
– И то же самое ты пытался сделать со мной?
– Наверное, да. Я, конечно, этого не понимал. То, как я пытался изменить твою биографию, писал те письма, создавая несуществующую Мэйсон… Теперь мне все это кажется сумасшествием. Но в то время все это мне было необходимо. Я пытался создать женщину из легенды, но она не была тобой. Никогда не была. То была Молли. Все время она. Теперь я это вижу. Я полагаю, что во мне все еще живет желание ее воскресить. Потому что внутри себя… Я знал… Я не только виноват в ее смерти, я видел, как ее убивали, и я ничего не сделал, чтобы остановить убийц.
– Ты был маленьким мальчиком! – Мэйсон прижала Ричарда к себе. – Ты ни в чем не виноват. И ты ничего не мог сделать, чтобы предотвратить неизбежное.
Потом они долго молчали. Мэйсон переполняла нежность к Ричарду. Наконец-то он поделился с ней самыми сокровенными тайнами своей души. Мэйсон нисколько не сомневалась в том, что он ей все сказал и ничего не утаил.
– Я горжусь тобой, – сказала она ему.
Ричард обнял Мэйсон, позволяя целительной энергии ее любви войти к нему в сердце. Она чувствовала его благодарность, чувствовала, как Ричард расслабляется в ее объятиях, словно с него сняли чудовищный груз.
– Как ты? – спросила она у него некоторое время спустя.
Ричард подумал немного и сказал:
– Я успокоился.
– Ты готов отправиться в путь?
– Готов.
Мэйсон достала маленькую свечку из сумки и зажгла ее. Свет показался слишком резким после уютной темноты в объятиях друг друга. Когда глаза ее привыкли к свету, она заметила, что Ричард смотрит на нее как-то странно, словно впервые понял что-то важное о ней.
– Должно быть, ты сильно меня любишь, если решилась на такое.
Мэйсон прикоснулась к его лицу.
– Ричард, я люблю тебя так, как невозможно любить ничего и никого. Ты сделал мне бесценный подарок. Твоя любовь меня вылечила. Я хотела отплатить тебе услугой за услугу. Я мечтала о том, что мне это удастся.
Ричард нежно и благодарно поцеловал ее. Мэйсон чувствовала себя такой счастливой, такой окрыленной. Теперь она верила, что все кончится хорошо.
Они пошли обратно по лабиринту и поднялись по железной лестнице к люку. Ричард приподнял его, выглянул наружу, проверил, нет ли кого на улице. И вдруг замер.
– Мне сейчас в голову пришла одна мысль. Ведь катакомбы идут под всем Парижем, верно?
– Говорят, что так.
– Значит, и под Марсовым полем они проходят. Как ты думаешь?
– Наверное, да.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101