– Какие у вас планы насчет холстов?
Мэйсон подождала, пока Лизетта закончит переводить, прежде чем ответить:
– Господин Фальконе попытается продать восемнадцать работ сегодня…
Тот самый черноволосый гигант, что беззастенчиво разглядывал Мэйсон все это время, решительно замотал головой, и Мэйсон осеклась. После непродолжительной заминки она продолжила:
– Но с одной оговоркой: в случае если комитет выставки сочтет эти работы приемлемыми, они должны быть представлены на Всемирной выставке, которая состоится в этом году. Насколько мне известно, Мэйсон было отказано в участии, но, кажется, месье Фальконе изменил свои взгляды в свете недавних событий…
– Есть ли еще картины?
Мэйсон не ожидала такого вопроса и ответила импульсивно, не подумав:
– Да, и много.
Лизетта перевела и в недоумении посмотрела на подругу. Это они не планировали.
Фальконе выглядел приятно удивленным.
– В самом деле? Но это же чудесно! Где они?
Мэйсон, глядя себе под ноги, сказала:
– Моя сестра переправила их в Америку, ко мне в Массачусетс. Если кто-то захочет на них посмотреть, я могу выписать их оттуда.
Фальконе прямо сиял от радости. Потирая холеные руки, жадно блестя глазами, он спросил:
– Если кто-то захочет их увидеть? Да весь мир будет требовать от вас показать ему эти шедевры! А галерея Фальконе будет счастлива выступить в качестве торгового агента для этих шедевров.
Лизетта не могла не улыбнуться. Жадность Фальконе была вопиющей.
– Как это мило с вашей стороны, месье, – язвительно заметила она.
Один из репортеров, задумчиво покусывая карандаш, спросил:
– Вы предполагаете, как будут развиваться события дальше? Интерес к картинам вашей сестры пойдет на спад или будет продолжать расти?
– Я могу ответить на этот вопрос.
Мэйсон повернула голову в сторону автора реплики. То был Люсьен Моррель, самый известный критик в Париже. Она читала его обзоры и уважала его мнение. Моррель во многом способствовал признанию Ренуара и Дега в те дни, когда во влиятельных художественных кругах импрессионистов попросту не замечали, словно и не бушевала вокруг художественная революция. А теперь он собирался вынести суждение о ее, Мэйсон, работах. Неосознанно она задержала дыхание.
– Через две недели, – заявил критик, – эта Мэйсон Колдуэлл будет окончательно забыта. Ее минутная слава не имеет никакого отношения к художественной ценности ее работ. Техника у нее неряшливая, темы маргинальны, цвета нереальные. Если коротко – ее работа не является искусством. Это нечто противоположное искусству. А нездоровый интерес к ней вызван единственно тем, что она, ясно осознав, что талантом обделена, решила покончить с жизнью, бросившись в Сену. Романтичная смерть, подвигнувшая буржуазию на все эти охи и ахи и вызвавшая в ней желание увидеть работы самоубийцы. Вот и все, что стоит за этой шумихой. Парижане известны тем, что обожают красивые самоубийства. Нет-нет, друзья мои, то, чему мы все сейчас являемся свидетелями, это не открытие нового мастера, – это интермедия на карнавале.
Лизетта в ужасе взглянула на Мэйсон. Мэйсон махнула рукой, давая понять, что можно не переводить. Одного раза ей вполне хватило.
Мэйсон отвернулась, чувствуя, как краска унижения и стыда заливает ее лицо. Ей вдруг стало очень жарко. Она с радостью бы выбежала из этого зала. Но в этот момент она вновь встретилась глазами с красивым незнакомцем, стоявшим у стены. Он продолжал за ней наблюдать. Он медленно покачал головой и выразительно закатил глаза. Она поняла, что он имел в виду. Достопочтенный месье Моррель нес чепуху. Тот высокий брюнет у стены действительно так думал. Мэйсон ему поверила, и эта вера придала ей сил и мужества. И вызвала в ответ горячую благодарность.
Фальконе выглядел сбитым с толку. Отповедь критика заставила его побледнеть. Но ему так и не пришлось озвучить свою реакцию: в толпе произошло внезапное шевеление, и низкий мужской голос грубо спросил:
– Где тут Фальконе?
Все взгляды немедленно устремились на мужчину среднего роста, худощавого, но хорошо сложенного, с гладко зачесанными назад черными волосами и нагловатыми манерами. То был знаменитый гангстер Джуно Даргело. Джуно в сопровождении двух своих могучих телохранителей шел через зал, и толпа торопливо расступалась, давая ему дорогу, хотя по рядам и проносился возмущенный шепот.
Заметив владельца галереи, Даргело выкрикнул:
– Я покупаю их все, Фальконе. Все картины с Лизеттой.
Увидев Джуно, Лизетта подняла голову и, глядя в потолок, простонала:
– О нет! Только не это!
Вновь прибывший смотрел на Лизетту, словно влюбленный спаниель.
– Ты думала, что я позволю кому другому заполучить портреты моей голубки, моей возлюбленной?
Лизетта возмущенно притопнула ножкой:
– Сколько раз можно тебе повторять, Джуно? Я не твоя возлюбленная и никогда ею не стану!
Явление главаря банды придало развитию сюжета новый пикантный оборот. Репортеры повскакивали с мест, забрасывая Джуно вопросами:
– Эй, Джуно? Как это ты забрался так далеко от Бельвиля?
– Ты ведь еще не успел прикупить полицию в этой части города или уже успел?
– Ты разве не слышал, инспектор Дюваль поклялся, что не успокоится до той поры, пока не спровадит тебя на остров Дьявола?
Даргело простер к Лизетте руки – жест, достойный героя Пуччини.
– Ради обожаемой мной женщины я бы сам сплавал на остров Дьявола и обратно.
Лизетта застонала, а Мэйсон, воспользовавшись случаем, поспешила покинуть собрание. Поискав глазами своего молчаливого советчика, она обнаружила его в дальнем углу салона. Он стоял к ней спиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101