Ни шика, ни обаяния, а только вино втридорога и табачный дым коромыслом.Бретт он заметил, как только вошел — за столиком в глубине, пристально глядящую на дверь. На нее саму, в свою очередь, откровенно пялились несколько молодых людей: они попивали у стойки красное вино и обменивались нарочно громкими репликами— чтобы те долетели до нее и возымели действие. Их взгляды он ощутил на собственной спине, когда направился к столику Бретт. Она так тепло улыбнулась, что он обрадовался, что пришел.— Спасибо, — просто сказала она.— Расскажи про это письмо.Она посмотрела на стол, на котором лежали ее руки ладонями вниз — все время, пока она говорила.— Письмо от адвоката из Милана, того самого, который устраивал развод. Он говорит, что получил информацию, что Флавия ведет «аморальную и противоестественную жизнь» — так прямо и сказано. Она показывала мне письмо. «Аморальную и противоестественную». — Подняв на него глаза, она попыталась улыбнуться. — Это обо мне, а? — Она выбросила руку вперед, обнимая пустоту. — Даже не верится. — Она покачала головой, — Якобы они намерены возбудить против нее дело и попросить… потребовать, чтобы детей вернули под попечительство отца. Это официальное уведомление об их намерениях, — Она замолчала, прикрыв глаза ладонью. — Они нас официально уведомляют. — Онаприжала ладонь к губам, словно пытаясь удержать слова во рту. — Нет, не нас, только Флавию. Только ее— о том, что они начали процедуру пересмотра родительских прав.Почувствовав приближение официанта, Брунетти сердито отмахнулся. Когда тот удалился из зоны слышимости, он спросил:— Что-нибудь еще?Она старалась— да, он видел, как она старается вытолкнуть из себя слова, но не может. Вот она подняла на него несчастные глаза, как обычно Кьяра, когда набедокурит и приходит об этом сообщить. И что-то пролепетала, понурив голову.— Что, Бретт? Я не расслышал. Она глядела на столешницу.— Надо кому-то сказать. Больше некому. Больше некому? Ей, прожившей столько лет в этом городе, некому довериться, кроме полицейского, чья работа, в частности, — выяснить, не убийца ли ее любовница!— Больше некому?— Я никому не заикалась про Флавию, — произнесла она, на этот раз не избегая его взгляда. — Она говорит, что не хочет сплетен, что они могут повредить ее карьере, И я ни с кем не делилась.Он вдруг вспомнил, как Падовани рассказывал во всех подробностях о первых признаках любви Паолы к нему, о том, как она себя вела, как говорила всем друзьям только о нем и больше ни о чем. Свет простил ей не только счастье— но и публичность этого счастья. А ведь эта женщина тоже, несомненно, любит, — уже три года, — и ей некому об этом обмолвиться. Кроме него — комиссара полиции.— А твое имя в этом письме упоминалось? Она мотнула головой.— А что Флавия? Что она говорит?Кусая губы, она подняла руку и указала на свое сердце.— Винит во всем тебя?Она кивнула и, в точности как Кьяра, провела пальцем под носом. Палец заблестел. Он достал платок и протянул ей. Она взяла его, словно не понимая, что с ним делать, и держала его в руке, — из носа у нее по-прежнему текло, а по щекам катились слезы. Чувствуя себя изрядным болваном, но сознавая, что и сам, в конце концов, кое-чей папа, он взял у нее платок и промокнул ей лицо. Она отдернулась и выхватила платок — вытерла лицо, высморкалась и сунула платок себе в карман — так Брунетти лишился уже второго платка за эту неделю.— Она сказала, что это я виновата, что ничего этого не случилось бы, если бы не я. — Голос у нее был сдавленный, разбитый. Она скривилась. — Самое ужасное— что это правда. Нет, я понимаю, на самом деле это не так, но когда она так говорит, я ничего не могу возразить.— В письме сообщается, откуда взялась эта информация?— Нет. Но наверняка от Веллауэра.— Хорошо.Она изумленно взглянула на него:— Что же тут хорошего? Адвокат говорит, что они намерены предъявить обвинение и предать все огласке.— Бретт, — его голос звучал спокойно и ровно. — Подумай хорошенько. Если он опирается на свидетельство Веллауэра, его еще надо доказать. И даже будь маэстро жив, он никогда бы не пошел на такое. Это пустая угроза…— Но если они все-таки предъявят иск…— Он вас просто-напросто запугивает. И, как видишь, ему это удалось. Ни один суд, даже в Италии, не поверит на слово — а в этом письме одни голословные утверждения, ни одной ссылки на свидетеля и ни одного доказательства, — он наблюдал, как до нее постепенно доходят его слова. — Ведь нет ни одного доказательства, правда?— Что ты называешь доказательством?— Письма. Не знаю. Разговоры какие-нибудь.— Нет, ничего такого нет. Я ни разу не писала ей, даже из Китая. А Флавии вообще некогда писать письма.— А что ее друзья? Им что-нибудь известно?— Я не знаю. По-моему, об этом обычно не очень-то любят говорить.— В таком случае, думаю, вам не о чем беспокоиться.Она попыталась улыбнуться, попыталась убедить себя, что он сумел оградить ее от горя, что ей ничего не грозит.— Правда?— Правда. — Он улыбнулся. — У меня полжизни ушло на общение с адвокатами. Так вот, этому типу надо только одно— напугать вас и держать в страхе.— Тогда, — она издала смешок, перешедший в икоту, — ему это правда удалось, — и добавила на вдохе: — Ублюдок!Тут Брунетти сообразил, что есть смысл заказать им обоим бренди. Официант выполнил заказ с молниеносной быстротой. Она взялась за стакан.— Это было так ужасно…Он сделал глоток и приготовился слушать дальше.— Она наговорила чудовищных вещей.— Бывает— со всеми нами.— Со мной не бывает, — тут же отрезала она, и он подумал, что, наверное, так оно и есть, что для нее язык— инструмент, а не оружие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78