Но он решил, решил совершенно спокойно: этот больше не будет стрелять в Сержа Дурана — и взвел курок револьвера, прицелившись в темную фигуру в двенадцати футах от него. Спустя мгновение она застыла в испуге в кольце мощного луча фонаря в пять батарей. Подушкой указательного пальца правой руки Серж уже нащупал спусковой крючок и даже надавил на него так, что хватило бы поднять гирю весом в один фунт, и револьвер уже метил мальчишке в живот, и, если б выстрелил, тот никогда б не узнал, что это такое — микрон человеческой плоти над негнущейся косточкой пальца, но револьвер не выстрелил, а парень так и не узнал про этот микрон, что перевесил целый фунт ненависти на весах его жизни.
— Замри, — выдохнул Серж, следя за руками мальчишки и говоря себе: пусть только двинутся, пусть только двинутся самую малость…
— Нет-нет, не нужно, — сказал мальчишка, стоя как завороженный под бьющим в глаза лучом и вывернув на сторону ступню, словно на неудачном кадре рапида. — Ох, да нет же, — повторил он.
Серж, по-утиному перебирая ногами, крадучись, продвигался вперед, держа перед собой — как часть, как продолжение себя — револьвер. И тут он понял, с какой чудовищной силой давит на курок, и удивился — как удивлялся потом всегда — тому, что револьвер не выстрелил.
— Только шевельнись, — прошептал Серж, обходя кругом трясущегося мелкой дрожью мальчишку. Приблизившись к нему со спины, он сунул фонарик под мышку и легкими шлепками ощупал парня в поисках пистолета, того самого, что плевал в него оранжевым пламенем.
— Я безоружный, — сказал мальчишка.
— Заткнись, — процедил Серж сквозь стиснутые зубы, но пистолета не нашел, и в желудке немного отпустило, а дыхание сделалось ровнее.
Он нацепил на мальчишку наручники, перехватив тому запястья за спиной, и потуже затянул железные зажимы, заставив его сморщиться от боли. Спустил с боевого взвода револьвер и сунул его в кобуру, рука при этом тряслась настолько сильно, что на какую-то секунду он, испугавшись, что соскочил курок, чуть было не решил, что револьвер по-прежнему заряжен.
— Пошли, — сказал он наконец, подтолкнув мальчишку вперед.
Когда они добрались до улицы, Серж увидел несколько человек на крыльцах домов. Навстречу друг другу, сверкая фарами, медленно плыли две полицейские машины. Сомневаться в том, кого они ищут, не приходилось.
Серж вытолкал мальчишку на улицу. Когда по ним полоснул луч первой фары, дежурка прибавила скорости и дернулась к автобусной остановке перед ними.
Сидевший за пассажира Рубен Гонсалвес обежал вокруг машины и распахнул ближнюю к ним дверцу.
— Этот в тебя стрелял? — спросил он.
— А ты докажи, puto, — сказал мальчишка. Теперь, в присутствии других полицейских и трех-четырех наблюдателей, застывших на порогах своих домов, он ухмылялся, слушая вой и лай возмущенных сиреной и не унимавшихся собак со всей округи.
Серж схватил мальчишку за шею, пригнул ему голову и запихнул его на заднее сиденье, потом взобрался туда сам и прижал мальчишку к правому борту машины.
— У-у, какой крутой заделался, рядом ведь дружки появились… Скажешь, не крутой? А, pinchi jura — заговорил мальчишка, и Серж покрепче сдавил железные зажимы. Тот всхлипнул: — Ах ты, грязный легавый пес, мать твою!..
— Заткни свою глотку, — ответил Серж.
— Chinga tu madre! — сказал мальчишка.
— Уж лучше б я тебя пристрелил.
— Tu madre!
Тут до Сержа дошло, что пальцы его мнут твердую прорезиненную рукоять «смит-вессона». Он нажал на предохранитель и вспомнил чувство, охватившее его, когда он поймал мальчишку на прицел, эту черную тень, едва не прикончившую его самого в двадцать четыре года, когда еще вся жизнь была впереди, но могла быть перечеркнута по причинам, недоступным ни для его понимания, ни для понимания этого щенка. Он и не подозревал, что способен на ярость, от которой его самого брала оторопь. Но быть убитым… Какая нелепица!
— Tu madre, — повторил мальчишка, и Сержа вновь охватило бешенство. По-испански все звучит иначе, подумал он. Куда непристойнее, так что и слышать невыносимо, и как только у этого вшивого животного хватает смелости вот так мерзко сквернословить. — Что, гринго, тебе не по вкусу? — спросил мальчишка, обнажив в темноте свои белые зубы. — Немного волокешь по-испански, а? И тебе не по душе, когда я говорю о твоей матуш…
Но Серж уже душил его, еще, еще, вдавливая его в пол и тихонько повизгивая, сверлил взглядом расширившиеся белки раздавшихся в ужасе глаз, сквозь непреодолимую пелену спиравшего дух бешенства он пытался нащупать тонкие кости на глотке, стоит их переломить, и… и вот уже Гонсалвес, перегнувшись и упершись Сержу в лоб, пытается откинуть его назад. А потом он лежит на спине, распростертый во весь свой рост, прямо на улице, и Гонсалвес стоит рядом на коленях, задыхаясь и бессвязно лопоча сразу на двух языках, похлопывает его по плечу, но, завладев его рукой, не ослабляет мертвой хватки.
— Ну-ну, полегче, полегче, — говорит Гонсалвес. — Hombre, Боже ты мой! Серджио, no es nada, парень. Все в порядке, ну! Расслабься, hombre…
Серж отвернулся от дежурной машины и прислонился к ней спиной. Я никогда не плакал, ни разу в жизни, подумал он. Даже когда она умерла, вообще — ни разу. Он и сейчас не плакал, дрожа всем телом и принимая зажженную для него Гонсалвесом сигарету.
— Никто и не заметил ничего, Серджио, — сказал тот.
Серж понуро затянулся, чувствуя заполонившую нутро безысходную и болезненную тошноту, но разбираться в этом сейчас не хотелось; оставалось надеяться, что ему по силам держать себя в руках, хоть прежде никогда он так не боялся; смутно он сознавал: вот чего я страшусь в самом себе, таких вот штучек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143