Нужно было перевести дух.
Князь подхватил свой меч и сам пошел на меня; теперь в нем не было ни пламени, ни ярости. Он стал хладнокровным и смертельно опасным, он намеревался убить меня сейчас же, не допуская дальнейших глупостей…
Сколько продолжался этот бой? Может быть, секунды, и уж, конечно, не дольше нескольких минут, но я больше не осмеливался думать о проволочках. Для того, чтобы просто сохранить жизнь, нужно было драться всерьез и добиваться победы любой ценой.
Юрий пошел на меня, сделал обманное движение и выпад. Я отскочил, тут же снова кинулся к нему и ударил, метя в лицо, но чуть промахнулся.
Мы ходили по кругу, наши клинки соприкасались, почти ласкаясь, потом я резко выбросил меч вперед, упреждая его колющий удар.
Острие попало ему в грудь, но лишь на пределе выпада. Я почувствовал, как подалась его кольчуга под великолепной толедской сталью, и, отдернув меч, увидел на груди его кровавое пятно всего на пару дюймов правее сердца.
И опять мы пошли по кругу, а потом он яростно бросился на меня, и чтобы отразить эту атаку, потребовалось все мое искусство. Мой клинок опустился, а он далеко замахнулся мечом для страшного последнего удара, — и тут в моем мозгу мелькнуло воспоминание, как отец однажды спас себе жизнь во время абордажного боя…
Я упал на одно колено в тот миг, когда он перенес вес тела на правую ногу и его клинок начал опускаться, и выбросил меч вверх, прямо ему в горло.
В конечном счете, это сделал скорее он, а не я, — слишком резко бросился вперед, его повело за не встретившим сопротивления мечом, и он напоролся на мой клинок. Сталь прошла через его шею внутрь черепа.
Князь Юрий Ольгович издал сдавленный крик, и меч его выпал из руки, зазвенев о мой шлем. Он повалился, тело изогнулось, потянув меч из моей руки, но я вскочил и рывком высвободил клинок.
Я выпрямился, не в силах перевести дух, с хрипом глотая воздух и сжимая в руке окровавленный меч, — и тут ко мне подъехал старый хан.
— Хороший был бой.
— Я должен принести ему извинения, — сказал я. — Он был смелый боец и сильный человек. А все, что я говорил, имело лишь одну цель — выиграть время.
— Ты честен.
— Ты подарил мне возможность; я возвращаю тебе правду.
К старому воину подъехал Абака-хан.
— Это мой сын, — сказал хан. — Долго его не было рядом со мной.
— Сильный сын — гордость отца.
К седлу Абака-хана был привязан винный мех. Я показал на него рукой.
— Абака-хан, однажды я угостил тебя вином. Мне бы теперь глоток…
Он снял бурдюк с седла и, прежде чем выпить, я высоко поднял его:
— Йол болсун! — крикнул я. — Пусть будет дорога!
— Йол болсун! — ответил мне крик тысячи глоток, и, не опуская бурдюка, я стал тонкой струйкой лить вино в пересохшую после боя глотку.
Возвращая мех хозяину, я заметил:
— Хорошее вино… Теперь напомнишь мне при случае, что теперь моя очередь тебя угостить.
— Вот твоя лошадь, — показал старый хан. — Поезжай к своим спутникам и скажи им, что мы придем с восходом солнца и возьмем то, что у них есть.
Поднявшись в седло, я обернулся к ним — к низкорослому, крепкому старику и его высокому, стройному сыну.
— Я скажу им, но мы встретим вас, и многие из твоих людей умрут.
— Там, где золото, — пожал он тяжелыми плечами, — там и кровь.
Повернув лошадь, я поднял клинок в приветствии, ибо они были отважные и сильные люди. Но к этому часу следующего дня многие из них будут лежать на земле, и горло у них будет перехвачено смертной сухостью…
— Йол болсун! — крикнул я.
И холмы загудели от ответного крика:
— Йол болсун!
Глава 40
Низменные северные берега Черного моря между устьями Днепра и Днестра изрезаны множеством затопленных долин, простирающихся далеко в глубину суши и образующих заливчики посреди затопляемой при паводках прибрежной низменности. Лесов там нет, попадаются лишь рощицы ив, черного тополя и европейской ольхи с некоторой примесью кленов, диких груш и яблонь и подлеском из лесного орешника. Лозы дикого винограда оплетают даже самые верхние ветви деревьев.
Эти затопленные долины образуют длинные узкие бухты или эстуарии, в которые и вливаются реки. В одну из таких долин и впадает река Буг — наша спутница на пути к морю.
И между двух таких заливчиков мы приготовились встретить нападение печенегов — предшественников крупных монгольских племен, которые и сейчас беспокойно шевелятся в отдаленных азиатских степях.
Позади нас были воды Черного моря, с каждой стороны — по рукаву дельты. Гансграф руководил подготовкой к обороне, и каждый из нас понимал, что предстоит битва не на жизнь, а на смерть. Здесь некуда будет ни отступить, ни бежать, если не подойдут лодки. Силы, развернувшиеся против нас, превосходили нас численностью по меньшей мере десятикратно.
Справа от нашей позиции раскинулась начинающаяся у самого берега залива густая чаща кустарника, в которой плотно переплелись миллионы ветвей, опутанных диким виноградом.
Этот барьер, которым гансграф сразу же решил воспользоваться, имел в ширину несколько сот ярдов и тянулся почти на четверть мили поперек перешейка, соединяющего с материком вытянутый язык суши, который мы выбрали для обороны.
Для конников это была непреодолимая преграда, ловушка для любого, кто попытается туда сунуться. Между зарослями и водой протянулась узкая полоска песчаного берега — мы там нагромоздили кучами плавник, чтобы создать завал.
За этим завалом мы разбросали несколько сотен калтропов. Калтропы делаются из металла или из обожженного для твердости дерева и устроены так, что из четырех их шипов один всегда торчит кверху; калтропы — грозное оборонительное оружие против кавалерийской атаки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154